Афанасий Фет

И надежда оправдалась. Старый друг Иван Петрович Новосильцев, оставшийся шталмейстером и при новом царе, активно распространял «Наши корни»: благодаря ему с трактатом ознакомились член Государственного совета С. Г. Строганов, сменивший Лорис-Меликова на посту министра внутренних дел Н. П. Игнатьев и ряд других высокопоставленных лиц, включая, скорее всего, и человека, отныне во многом определявшего политику правительства, — Победоносцева. Трактат имел успех, хотя некоторые читатели и пеняли на присутствие в нём ссылок на Шопенгауэра, с точки зрения крупных бюрократов, не идущих к серьёзному делу. Новосильцев же, весьма сочувствовавший содержанию статьи, взял на себя труд представить её Александру III, видимо, для большей убедительности называя себя её соавтором. Государь довольно долго читал небольшой текст и в целом одобрил, ответив на вопрос Новосильцева о его впечатлении: «Очень нравится, к сожалению, много правды». Император лично позволил печатать «Наши корни»; статья была опубликована в «Русском вестнике» с подписью «Деревенский житель», а затем вышла отдельной брошюрой. Фет получил в придворных кругах и у высшей бюрократии некоторую известность и репутацию человека вдумчивого и благонамеренного, однако главной цели — внушения царю мыслей о необходимости уничтожения общины — не достиг.

Вопрос, столь радикальное решение которого предложил Фет в своём полемическом сочинении, был одним из самых значимых для российской жизни. Полемика об общине велась в России ещё с середины века и была очень горячей. К экономическому аспекту примешивались аспекты национальные и политические: какая форма собственности — общинная или частная — больше соответствует характеру «нашего народа»? какая из них лучше способствует сохранности самодержавия (или, наоборот, построению справедливого общества)? Общественное мнение склонялось в сторону общины. Это, безусловно, характерно для ненавистного Фету левого, радикального спектра: сначала нигилисты, затем народники со времён герценовских работ «Русский народ и социализм» (1851) и «Развитие революционных идей в России» (1851) относились к общине как к понятию священному. Из либерального и консервативного лагерей периодически звучали одиночные голоса в пользу частной индивидуальной собственности на землю, например в нашумевшей книге В. И. Герье и Б. Н. Чичерина «Русский дилетантизм и общинное землевладение» (1878); однако в целом и эта часть общества сочувствовала общине, а потому работа профессиональных историков вызвала общее негодование. В царствование Александра II этот вопрос периодически обсуждался и в правительственных кругах, но голоса в защиту частной собственности там никогда не преобладали.

В начале нового царствования эти дискуссии закономерно возобновились, и даже при дворе были сторонники частной или подворной собственности (таковым, например, являлся министр императорского двора и уделов, близкий к императору граф И. И. Воронцов-Дашков). Тем не менее Александр III склонился к мнению Победоносцева и Каткова, имевших сильную поддержку в кругу старых и новых славянофильских публицистов И. С. Аксакова и К. Н. Леонтьева. Царь, склонный к защите «слабых», ненавидевший буржуазию и капиталистов, был намерен не только сохранить, но и укрепить общинное землевладение: в его правление постоянно циркулировали предложения об отмене 165-й статьи «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» (1861) — основного документа, регулировавшего новый сельский быт, — дававшей возможность выйти из общины, хотя и очень трудным путём. В целом политика Александра III носила патерналистский характер: выкупались в казну железные дороги и предприятия, имевшие стратегическое значение; сохранение общины в неё органично укладывалось. В результате этот институт будет существовать в России до знаменитых реформ Столыпина 1910-х годов.