Афанасий Фет

Споры между ними возникали по разным поводам — например, при обсуждении вопроса, когда поэтам живётся лучше — при демократии или при самодержавии. 22 июня 1888 года Фет писал другу: «…Мы с одной стороны всюду найдём, что пышно прихотливые, но бесплодные цветы поэзии всюду растут под охранительной сенью самодержавства и тотчас увядают при ослаблении этого принципа… „Служенье муз не терпит суеты…“, но ещё более не терпит демократической дребедени и навозу», — на что Полонский возражал 16 июля: «Писать в последние годы царствования Николая было невозможно. Цензура разоряла вконец» — и приводил примеры того, как тяжело тогда жилось «пишущей братии». В том же письме Полонский выступал в защиту прогресса от консерваторов, подобных его собеседнику: «…Я верю в прогресс — верю, потому что он для всякого народа неизбежен — есть след накопляющихся в нас впечатлений и усилий ума. Хотим мы с тобой прогресса или не хотим, а всё-таки и твоя, и моя поэзия — маленькие толчки к прогрессу». Фет отвечал 26 июля: «Согласен, что и мы с тобою — шаг к прогрессу; но не согласен, чтобы всё человечество безостановочно преуспевало к лучшему»^{585}.

Тем не менее споры никогда не приводили к ссорам и серьёзным неудовольствиям. Всегда уступал намного более мягкий и добродушный Полонский, не столько соглашаясь с другом, сколько завершая дискуссию признанием его права думать так, как подсказывает его жизненный опыт. С самого начала вновь обретённый товарищ дал понять, что будет любить Фета независимо от того, насколько близки их взгляды. Так, 14 июня 1888 года, после первого посещения Воробьёвки, Полонский писал: «…Твои убеждения — не мои, а всё же я люблю тебя и готов с утра до ночи слушать, как ты великолепно хандришь и как образно выражаешь оригинальный склад своих мыслей»^{586}. Периодически складывается впечатление, что Полонский как будто побаивался своего корреспондента, точнее, боялся потерять его дружбу, а потому в нескольких письмах выражал тревогу, не задел ли он Фета слишком сильно. Во всяком случае, Фет чувствовал интеллектуальное превосходство и любовался своими аргументами, поддразнивал Полонского. Никакой правоты в позиции друга Фет не признавал и идти на компромиссы не видел причины.

В разговорах же «профессиональных», касавшихся стихов, которые поэты постоянно посылали друг другу и с увлечением обсуждали, отношения были равными. Эта часть огромной и хорошо сохранившейся переписки представляет собой настоящее пиршество литературных гурманов, знатоков, замечающих тончайшие оттенки слова, не прощающих друг другу любые неточности, погрешности против красоты, побуждаемых общим благоговением перед ней и негодованием против её гонителей. Полонский, уступавший Фету в масштабе поэтического дарования и сам охотно признававший это, обладал не менее тонким, чем у него, критическим чувством. Дружба продолжалась до смерти Фета и имела характер преимущественно эпистолярный. Виделись они за 14 лет всего трижды — один раз в Петербурге и два в Воробьёвке, последний — летом 1890 года, когда Полонский с семьёй провёл в гостях два месяца.

Ещё одно знакомство пришло к Фету из совсем, казалось бы, далёкой социальной сферы — его приятелем стал великий князь Константин Константинович, второй сын великого князя Константина Николаевича и его супруги Александры Иосифовны, внук Николая I и двоюродный брат царствующего Александра III.

Имя это имеет определённое значение не только в истории дома Романовых, но и в истории русской литературы. Принадлежа едва ли не к самой культурной ветви царствующего дома (его отец был не только известным либералом и вдохновителем великих реформ Александра II, но и большим любителем искусства, в первую очередь музыки), Константин имел страсть к поэтическому творчеству, одобрявшуюся не всеми членами августейшей семьи. Не отказываясь от традиционной для Романовых военной службы (вначале он по примеру отца, полжизни возглавлявшего Морское министерство, служил на флоте, затем по состоянию здоровья перешёл в армию и в начальный период знакомства с Фетом командовал Государевой ротой лейб-гвардии Измайловского полка, а в 1891 году стал командиром лейб-гвардии Преображенского полка), великий князь писал стихи, относился к этому занятию очень серьёзно как к призванию и в некотором смысле «профессии».