Афанасий

Все лопнуло, все разлетелось. Овешникова погнала его в местную командировку, а сама нагрянула на подстанцию, не одна, с комиссией, прихватив инженера по технике безопасности. Комиссия из шести человек учинила экзамен. Все дежурные по подстанции и сменные энергетики подтвердили свои права работать в электроустановках с напряжением свыше 1000 вольт, а затем Овешникова взялась за уборщицу. Посторонним работягам, выполнявшим кое-какие поделки, запрещалось подходить ближе чем на метр к щитам и ячейкам КРУ, но уборщицы со щитами и внешними поверхностями соприкасались, им тоже полагался экзамен, вопросы обычно задавались настолько пустяковые, что прежняя уборщица, баба темная, с пятью классами, отвечала всегда уверенно. Но Овешникова спросила у девочки о недавнем и наболевшем, об условиях параллельной работы двух трансформаторов, то есть то, на что мог ответить только бывалый или грамотный монтер, и ответ Тани прозвучал анекдотически, она сложила губы трубочкой и изобразила то, что слышала каждый день, проходя мимо двух запараллеленных «тысячников», то есть гудение: «У-у-у!» А потом всплеснула руками, изображая взрыв.

У нее тут же отобрали пропуск, не дали даже постоять под душем, чтоб смыть заводскую грязь, рассчитали и выгнали. Когда на следующее утро Карасин узнал об экзамене, он бросился в отдел кадров, но Овешникова уже выцарапала оттуда листочек по учету, и невозможно уже найти уборщицу: где родня — неизвестно, прописана не в Подмосковье, а черт знает где, никакое справочное бюро не скажет, где мечта, где голосочек, от которого вздрагивал Карасин. И никакие телефонные связи Белкина не помогали, канула в неизвестность Танечка, провалилась под тонкий лед, заманенная туда наиподлейшей бабой. Одно утешение: прав, ой как прав был сменный энергетик, когда Юлию Анисимовну Овешникову, наискромнейшую из скромнейших, с ходу определил в наиподлейшего врага! Хорошо еще, что труп Тани не нашли в кабельном колодце, — такой, впрочем, вариант Белкин отрицал, слишком умна эта простоватенькая с виду Овешникова. По слухам, она сама довезла Таню до поезда и вышвырнула из Москвы, дав на пропитание отступные, поставив заодно Белкина перед насущной для него проблемой: Овешникова подла только в роли главного энергетика или изгнание Тани — общебабская ревность, приспособительная способность всех женщин устранять соперниц ради продолжения рода?

Всю неделю бесился Карасин. Овешникова благоразумно не появлялась, не звонила, не показывалась. Дней через десять пригласила к себе. В кабинете ее — кое-какие изменения, директор разрешил выгородить часть кабинета: Овешниковой, чтоб не ходить в душ на другой этаж, сделали душевую кабину. К приходу Карасина она, уже поплескавшись, переодевалась, давая наставления на завтра (ее посылали в Ленинград); был слышен шорох белья, натягивание юбки, и мужчина мог представить — почти зрительно, — что сейчас за ширмочкой обнажено, то есть шел привычный Карасину сеанс умного дистанционного охмурения; женщина, себя не показывая, крадучись подбиралась к рецепторам восприятия, запускала весь механизм эротического воображения самца через ассоциативные связи. Много раз стареющие актрисы возбуждали его (под улыбки матери) этими паузами за ширмочкой — в ожидании момента, когда в прихожей женщина облекается — с его помощью — в пальто или шубу, всегда источавшие ароматы нижнего белья, и вслед за «До скорого, Валентина Васильевна…» императивной скороговоркой произносится: «Я буду на вас обижена, мой друг, если мой путь по крайней мере до метро не будет проходить в эскорте настоящего мужчины…»

И эта, Овешникова, дождалась императива: Карасин пошел к двери, оттуда бросив: «В письменном виде оставьте указания…»

Уехала на неделю, а Карасин подавленно бродил вдоль заводской стены в поисках бреши, пролома, лазейки, и наилучшим выходом казалось: уволиться по собственному желанию! Будут упрашивать, цепляться за штанины, умолять, угрожать, сулить оклад повыше, взывать… К чему взывать? Не к долгу же коммуниста! Гражданскую совесть приплетут, окаянные!

А бреши заводской стены заделывались, продырявленные панельные плиты заменялись цельными, и колючая проволока натягивалась — все потому, что смежные заводы приступали к выпуску того, чего ни в коем случае нельзя выносить. Была в мусоре припрятана лесенка, которую приставишь — и ты там уже, среди «вольняшек». Псы бегали с той стороны ограды. На глазах Афанасия счастливчика, перемахнувшего через кирпичную кладку, едва не загрызли. Он помог ему спрыгнуть вниз, побрел к себе. В кабинете отныне часто закрывался, прислушивался, вскакивал вдруг, открывал дверь, по реву выпрямителей определяя, что где произошло. Было давнее и незабываемое ощущение скорого этапа: то ли в Красноярск на передопросы, то ли в столицу.

Вспоминалось: в канцелярии телефон еще не зазвонил, а кое-кому в бараке уже известно, куда кого отправят, и тогда можно обзавестись сапогами или телогрейкой того, кто пошкандыбает за новым сроком.