Афанасий

В объявлениях у проходной («Заводу требуются рабочие, техники и инженеры следующих специальностей…») упомянули наконец и его, и однажды в отдел кадров пришел низенький рыжеватый претендент, на удивление хорошо, даже очень хорошо одетый. Три дня оформлялся, рот раскрывал только в отделе кадров, но еще до того, как на заводскую территорию ступил, электрики все уже знали о нем. Бывший начальник подстанции химико-фармацевтической фабрики, бывший командир взвода под Красноярском, в начале корейской войны получивший десять лет за попытку перейти на сторону американцев вместе со всей ротой, — короче, пытался изменить Родине. Прощение получил только в 57-м году, вернулся в Москву, без отрыва от производства на той же фабрике окончил институт, однако в мирную гражданскую жизнь, далекую от корейской войны, входил со скрипом, так и не женился (в тридцать шесть лет-то!) и, по наведенным справкам, пристрастия к зеленому змию еще не приобрел. Приняли его, конечно, с некоторой опаской, смущали замысловатые извивы биографии, но, без сомнения, учли и немалые организационные способности: шутка ли, в скромной должности командира взвода распропагандировать всю роту и сагитировать ее пёхом отмотать тысячу верст по тайге да столько же по Китаю, чтоб дойти до линии фронта между обеими Кореями и с поднятыми руками двинуться к американским окопам. А может, — гадали потом на пятом этаже интеллигенты, — сидел в отделе кадров заклятый антисталинист, злостный враг культа личности, решивший допуском репрессированного плюнуть на могилу Вождя всех народов и Лучшего друга электромонтеров. Сменные энергетики, более смышленые, держались другого мнения, примитивного, как молоток. Кончился, считали они, срок моратория, наложенного на вакантное место начальника подстанции, должность приберегалась для любимого чада одного министра, студента, который, однако, накануне диплома загремел на одиннадцать лет за изнасилование дочери начальника главка.

Бывшему командиру взвода положили оклад 160 рублей плюс 30 % за вредность плюс 40 % премии (ежемесячно). Полки сейфа кадровика пополнились синей папкой: Карасин Афанасий Сергеевич, русский, 1929 года рождения, беспартийный, образование высшее, холостой.

Главный энергетик пребывал в отпуске, иначе он на выстрел не подпустил бы к подстанции человека, отмотавшего червонец по 58-й.

Отсутствовал грозный начальник — и некому было удостовериться, как глубоко проник этот Карасин в таинства западной философии, однако же полагалось ему, начальнику подстанции, знать, где что находится.

Поэтому пустили новичка в вольное плавание по территории: сам ищи, сам, без главного энергетика, знакомься, сам находи место под заводским солнцем!

Подстанцию он нашел, постоял у двери («Посторонним вход воспрещен!»), позвонил, встречен был дежурным, фамилию которого — Немчинов — запомнил, потому что был тот первым, которого он на ЦРП увидел; ему он сунул под нос листочек от отдела кадров с направлением. Вошел, огляделся. Все так, как и на химико-фармацевтической фабрике, но в несколько раз больше, просторнее, шумливее. Несколько тише в кабинете за толстыми стенами — и уютно здесь, очень уютно. В углу — два ящика с кефиром, заменяющим молоко за вредность. Кажется, никого на подстанции нет, кроме Немчинова, что, возможно, радовало Карасина, ибо опыт репрессированного подсказывал: знаться или сближаться с другими людьми на пересылке небезопасно — всюду стукачи!

Не успел в кабинете оглядеться, как, впустив на секунду-другую грохот, вошел высокий парень лет под тридцать, ухватил бутылку кефира, выдавил пальцем пробку, задрал голову, стал вливать в горло ценный продукт. Влил. Прочитал бумажку из отдела кадров, глянул уважительно на настоящего хозяина кабинета: одет тот был преотлично, не по стиляжной моде, а так, что и в пивной, и в «Национале» человеку этому окажут внимание. Еще одну бутылку употребил верзила и, наконец, представился:

— Володя Белкин, сменный энергетик, вкалываю временно за главного энергетика. Мыслитель из подворотни.