Афера. Роман о мобильных махинациях

– Я тебя пристрою к какому-нибудь контент-провайдеру, – серьезно пообещал ему Шедин, – мне это будет очень просто сделать. Дай только времени немного остынуть от кипежа. А пока отдыхай, благо есть на что. Кстати, если подвернется желающий производитель картинок для телефона, который, по твоему, мнению представляет интерес и за которого ты можешь поручиться, ты можешь порекомендовать ему меня. Заодно приблизишь свое новое назначение…

Шедин как в воду глядел. Он никогда ничего не забывал, особенно он помнил то, о чем говорил сам. Поэтому он вполне благожелательно отнесся к звонку Ванечки и назначил Картье встречу на следующий день прямо в офисе ЕБР МДС на Таганке.

7

После разговора с пьяненьким Ванечкой Картье вытянул-таки из Кости Штукина 2000 долларов «за организацию встречи с ответственным лицом из МДС». Это были его первые деньги, полученные им жульническим способом на новом месте. Все прошло как нельзя более легко. Штукин был податлив и доверчив, как валдайская целка. Он не хмурил брови, не гонял по столу карандаш, не сказал «надо подумать и вообще: пригласи-ка мне этого Ванечку, я хочу с ним побеседовать с глазу на глаз, а то уж больно несуразную цифру за свои услуги он запросил, надо бы ее уменьшить». Вместо всего этого, столь естественного для всякого нормального бизнесмена (подозрительного, недоверчивого, не без оснований полагающего, что все вокруг только и занимаются тем, что стараются его обжулить), Штукин, как-то застенчиво улыбнувшись и даже покраснев, открыл сейф, извлек оттуда пачку сотенных долларов, отсчитал двадцать бумажек, убрал их в конверт и положил его перед Виктором.

– Пожалуйста, – сказал Штукин.

– Благодарю, – добавив в голос супербасы для придания солидности, ответствовал Картье и махом сбросил конверт в портфель, да так быстро, что Штукин только подивился про себя скорости, с которой работает его институтский приятель.

– Что же теперь? – робко спросил Костя.

– Теперь, мой друг, только вперед, – ответил Картье и задумчиво посмотрел в окно. Не поворачивая головы, добавил: – Я себя чувствую, как фюрер накануне Австрийского аншлюса.

Штукин хмыкнул:

– Он неважно кончил. И причем тут фюрер вообще? Этот придурок – твой кумир? Витя, ты что? Ты так шутишь? Только не говори мне, что ты симпатизируешь нацистам, это сильно охладит мое к тебе доброе отношение.

Картье замахал руками:

– Да бог с тобой, Костя! Какие там симпатии к нацистам?! У меня их отродясь не наблюдалось! Просто со временем кровь уходит в землю, а то, что остается, – это уважение к силе мысли и величине исторической личности. Он был, конечно, мразью, но ты представь, как же его перло в самом начале, когда у него были сплошь только легкие победы? Нет, я не люблю Гитлера. – Щека Картье задергалась, и было непонятно, либо он действительно не любит Гитлера, либо гримасничает, пытаясь выйти из создавшегося неловкого положения.

– Ну слава тебе, господи, – с облегчением выдохнул Штукин. – А то я уж подумал, что ты, не ровен час, этот, как его… Сейчас же кого только не встретишь! Развелось всяких, понимаешь, – он, казалось, немного смущенно хмыкнул, – неформалов.

Виктор пожал плечами. Хотел сказать, что для руководителя такого бизнеса подобная косность выглядит по меньшей мере странно. «Неформалы», хм… Каждый волен самовыражаться, как ему заблагорассудится. Осуждать за идеи, пусть даже и столь радикальные, – это мера, обреченная на провал. Чем яростней пытаться вырубить под корень то или иное убеждение, тем больше побегов даст оно, спасая себя. Убеждения приходят в этот мир, чтобы укорениться в нем навсегда. Их насаждает воля высшего существа, ориентация которого автору неясна. Это существо и не рогатое чудовище с копытами, но и нимба вокруг головы его что-то не видно. Скорей это нечто из срединного мира, расположенного на рубеже зла и добра. Туда, в срединный мир, попадают идеи радикально райские или же, наоборот, откровенно адские. А так как ничего однобокого в природе быть не может, то в срединном мире они смешиваются и валятся на нас, ходящих с непокрытыми головами человечков, думающих, что это мы сами, своим умишком додумались до инквизиции, анархии или на худой конец движения феминисток.