Аферистка

Если объявление о сдаче дома в аренду появлялось в газетах на протяжении трех-четырех недель, отец звонил его хозяевам или маклеру. Он всегда отдавал предпочтение меблированным домам или квартирам, принадлежащим пожилым дамам. Если он наталкивался на недоверие или излишнее любопытство, то сразу же прекращал переговоры, ссылаясь на то, что дом ему не понравился. Порой — правда, не слишком часто — случалось так, что пожилые дамы сразу же шли ему навстречу. Ведь отец так любезен. Он и со мной был всегда любезен и приветлив, но держался на некотором расстоянии. Поцелуй в лоб перед сном, заданный мимоходом вопрос о том, как идут дела, милая, брошенная на ходу шутка — вот и все знаки внимания с его стороны, которыми я вынужденно довольствовалась. Порой он приводил в дом женщин, они дарили мне конфеты, а потом удалялись вместе с ним в его комнату. Когда я подросла, я стала обслуживать за столом его гостей, надев белый кружевной передничек и выдавая себя за домашнюю прислугу. Отец был великодушным, беззлобным человеком, ничего не требовавшим от Клары и меня, кроме доброжелательного отношения и готовности к пособничеству.

Я не считаю, что мое детство несчастливое, хотя Клара порой называла меня ужасным словом «полусирота».

— Моя мама жива, — заявляла я, не желая задумываться, чем фактически отличается умершая мать от той, которая бросила своего ребенка.

Однажды она просто исчезла из дома. И я не понимала, как она могла решиться на такой шаг. Она ушла из замка, в котором мы тогда жили, с белым кожаным чемоданом (эту деталь отец всегда подчеркивал в своих рассказах о бегстве матери), и больше о ней не было ни слуху ни духу. Она ничего не оставила мне на память, кроме двух фотографий, на которых изображена счастливая молодая женщина с младенцем на руках. Отцу, который, по его словам, любил ее так, как ни одну женщину ни до, ни после, она тоже ничего не оставила на память, кроме нескольких шляпок и пластинок. Мой отец был лишен способности скорбеть и печалиться. И потому в моей памяти не запечатлелись картины семейной трагедии. Вскоре он нашел Клару, и она стала заниматься домашним хозяйством.

Позже, когда я подросла, он рассказал мне о любовнике мамы, певце. «Длинноволосый бард», — уточнял отец.

— Она всегда была романтично настроена и не годилась для семейной жизни, — говорил он, снимая с себя всякую вину за произошедшее.

Тем не менее он никогда не отзывался плохо о маме. Отец упрекал ее лишь в том, что она бросила его как раз в тот момент, когда он стал хозяином замка.

— Мы долгое время ютились втроем, с маленьким ребенком, в небольшой комнате пансиона. А затем я нашел этот замок, Фелиция. Достойная оправа для такого бриллианта, каким я всегда считал твою маму. Сказочный дом. Ты его помнишь? Парк, широкая подъездная дорожка, антикварная мебель. Ты на своем детском педальном автомобильчике разъезжала по анфиладам комнат. Но твоя мать оставила всю эту роскошь, так как решила, что безумно влюбилась.

Я хорошо помнила красный педальный автомобильчик, но воспоминаний о замках, анфиладах, парках и садах не сохранилось в моей памяти, потому что их было слишком много в моей жизни. Со временем меня, как и Клару — правда, по другим причинам, — стали раздражать бесконечные переезды с места на место. Я с сожалением покидала даже убогие комнаты во второразрядных пансионах, которые мой отец называл «временным пристанищем». На мой взгляд, в нашей жизни все было временным и ничего — постоянным и окончательным.

Однако я скрывала свои чувства. Каждый раз, когда мы переезжали на новое место жительства, я выражала бурный восторг. А когда снова покидали дом, в который совсем недавно въехали, отец обычно с сияющим от радости лицом заявлял мне, что наше новое жилище будет прекраснее и роскошнее старого. И я верила ему, потому что у меня не было другого выхода. Отец не допускал недовольства, капризов и слез. Он был беспощадным оптимистом. А также клоуном и аферистом, обладающим даром очаровывать людей. Однако через некоторое время эти люди испытывали горькое разочарование. Но отец не мог вести себя иначе в мире, жизнь в котором он не в состоянии оплатить.

Осматривая новый дом, Клара часто напевала песенку Полли из «Трехгрошовой оперы». Она сыграла как-то на провинциальной сцене в Восточной Германии эту роль и очень гордилась собой. Впрочем, социалистическая действительность разочаровала ее, она не соответствовала ни политическим, ни художественным запросам Клары. Девушка бежала в ФРГ вместе со своим женихом, но его застрелили при пересечении границы. Клара называла такой поворот событий жестокой иронией судьбы, потому что жених бежал только из любви к ней. У него, собственно говоря, не имелось других причин эмигрировать.