Аферисты - Славные времена

С момента этого открытия ноги Альфреда Викторовича приобрели ватную упругость, задрожали, переставлялись вперед сами по себе, хотя все тело рвалось назад - к чемодану, автомобилю, дороге, в какую-нибудь нору поглубже забиться и нишкнуть. Он замер на пороге кухни, включил свет, присмотрелся и еле слышно произнес.

- Матка Бозка, ченстоховска!

В этот критический момент его жизни, следует признать, что причастностью к шляхетскому племени аристократов Комаровских Альфред Викторович хвалился зря - никакого отношения его родословная к польским панам не имела, по сути дела - он был чистейший русак. Но ему нравились водка "Выборова" и легенда о своем рыцарском происхождение и потому, кроме выражения: "матка бозка ченстоховска", он ещё использовал всем известные: "дзенькую, пане", "прошу, пане", "пся кревь" и "дупа", что соответствует грубому олределению "задница" - по русски.

- Мать твою так! - перевел свою молитву на родной язык Альфред Викторович, закрыл глаза - открыл, но пейзаж на кухне не изменился.

Молочно-розовый, обнаженный и мускулистый торс Федора Чуракова лежал ничком на полу. На крутых ягодицах были туго натянуты почти прозрачные трусы, а более ничего надето не было. В откинутой левой руке он сжимал большое махровое полотенце, а правая - подломилась под грудь. Темноволосая голова уткнулась в пол, вернее: в лужу крови, которая дымилась - как показалось Альфреду Викторовичу. При категорической безжизненности расслабленного тела оно как - то выгнулось посредине, будто бы под живот Чуракову подложили подушку.

Альфред Викторович в полном бессилии опустился на четвереньки и заглянул под тело, тут же обнаружив, что где-то в районе солнечного сплетения торчит длинная ручка ножа. Но самого клинка не было видно, только рукоятка: черная гладкая, с потеками крови. Пальцами правой руки Чураков словно бы ещё хватался за рукоятку ножа, в предсмертной судороге пытаясь вырвать клинок из груди.

Но с другой стороны, мелькнуло в голове Альфреда Викторовича, быть может, несчастный сам себе вонзила в тело этот нож? Или упал на него, удерживая в руке? От глубокой обиды на жену - выбрал именно такой азиатский способом самоубийства?

То есть - выгнал жену, отправил домой охранника Ишака, (или в обратном порядке) помылся в ванне, надел чистые трусы и нанизался на собственный нож?

Но разработку этой мысли Альфреду Викторовичу осуществить не удалось, поскольку мозг его вдруг дал сбой, отупел, неожиданно накатилось состояние прострации и он мог лишь фиксировать вполне очевидный факт - голый Чураков Федор Михайлович лежит на полу, грудь его пробита сталью клинка, а сам он, Комаровский А.В., сидит на корточках и нет сил ни встать, ни сесть, ни растянуться рядом с трупом. А то , что перед ним именно труп - Альфред Викторович не сомневался.Зубы Чуракова были оскалены, лицо перекошено в яростной гримасе, глаза полуприщурены, но уже мутны и пусты.

Разум Альфреда Викторовича оцепенел, а все чувства выдавали странную, ирреальную информацию, что по дому кто-то ходит, скрипят половицы лестницы, люди переговариваются, на первом этаже звучит музыка и, судя по смеху, там начались танцы, в окошко заглянуло солнце. Или - даже запел церковный хор. Потому, что сильно запахло зажженными свечами.

Ничего подобного - лишь откуда-то прозвучал голос.

- Черт побери! ... Что это?

Альфред Викторович повернулся.

Слава стоял в дверях и глазами, в которых светилось мальчишеское изумление, напрочь лишенное страха, смотрел на распростертое тело.

- Черт побери... Вот это ты влип!

- Да... Нет. Кто влип? Куда?

- В дерьмо, надо понимать! Это же труп?! - Слава был удивлен, но совершенно не испуган и мыслил, в отличии от Комаровского, очень логично.

- Да... Это Чураков.

- Ясно, что Чураков. Но как он трупом стал?!

И в этот момент Комаровский запаниковал, забормотал торопливо, задергался.

- Погоди. Что делать надо?.. Это ж , действительно труп! Матка Бозка! Бежим! Бежим скорей!

- Стоим. - невыразительно ответил Слава.

- Зачем?!

- Затем. Бегут зайцы. Их подстреливают влет.

- Какие зайцы?

- Дохлые зайцы. Не торопись. Успеешь удрать! - Слава сохранял самообладание, хотя голос его звучал уже нервно, а глаза настороженно прищурились.

- Сгорим, сопляк. Бежим!

- Не беги. Осуществи отступление Без паники. Если влипли, то надо хоть оглядеться.

- Что? - Альфред Викторович понимал едва треть ему сказанного. Оба перебрасывались словами, как теннисным мячом через сетку: бросок удар-бросок, а на кой это черт, для какой пользы это делается, даже зрители на трибунах не соображают.

- Уходим спокойно. - ясным голосом сказал Слава. - Не натвори глупостей.

- Каких?

- Любых. Ничего не трогай, не затирай следов. Возьми шмотки и - в машину.

- Какую?

- Свою.

- А... А ты?!

- Приду к машине через пять минут. Только не дергайся.

Волна оцепенения как внезапно накрыла Альфреда Викторовича, так без предупреждения и схлынула. Обычные решительность и энергичность вернулись к нему, ничьим приказам он никогда не подчинялся, а потому крикнул сварливо.

- Не командуй, пся кревь! Здесь же смерть, труп!

- Ага. Где смерть там и труп. Очухался?