Аффект

— Может быть, он имел в виду своё психическое состояние? Мол, ему почудилось вместо жены что-нибудь несусветное?

— Эту версию психиатрическая экспертиза отвергла.

— Тогда он считает её не женщиной, а…

— Крокодилом, — подсказал Рябинин.

— Но о крокодиле должно быть в письмах.

— Там ничего нет, кроме любви.

— А не случилось ли, Сергей Георгиевич, всё проще? Встретились, поцеловались, и она, допустим, возьми и спроси: «Сколько привёз денег?». Ему обидно.

— За деньги Вересов не ударит, — убеждённо ответил Рябинин.

Так же, как следователь за авторучку, прокурор взялся за нос, осторожно его пошатал и предположил:

— Может быть, назначить психологическую экспертизу? Сейчас модно…

Рябинин знал, что модно. Знал, что иногда и нужно, но душа к этой экспертизе не лежала. Всё экспертизы назначал, а вот психологическую — уж если только была крайняя необходимость или письменное указание прокурора.

Само существование психологической экспертизы Рябинин считал для себя глубочайшим оскорблением. Естественно, когда следователь обращается к специалисту в области медицины, биологии, физики, бухгалтерского учёта или баллистики… Но в психологии-то он сам должен быть специалистом высшей квалификации. Да и кому разбираться в психологии, как не следователю, который с утра до вечера только этим и занимается. Следователь прежде всего есть психолог — в этом Рябинин был твёрдо убеждён. И ему казалось, что теперь психологию у него забирают и отдают другому, специальному лицу, которое должно в ней разбираться лучше его, Рябинина. Что же остаётся следователю — только сбор доказательств?

— Психолог установит физиологический аффект. А это и так очевидно. Мотива-то психолог искать не будет.

— Да, эта работа для следователя, — согласился Юрий Артемьевич и добавил: — Зря взяли дело.

— Не зря.

— Чего ж тогда мучаетесь? — нашёл прокурор нелогичность в его поведении.

— Мотив должен быть.

Мотив есть. А если есть, то он его рано или поздно найдёт — почему ударил. Но теперь Рябинин опасался, что не поймёт другого: как этот чем-то понравившийся ему геофизик смог ударить женщину? Рябинин признавал только одни удары — необходимую оборону. Но к женщинам это не относилось, тут он даже необходимой обороны не признавал. Если женщина стала чужой, то от неё уходят; уходят молча и навсегда. Он не понимал домашних скандалов, всяких жалоб, разводов и дележей. И уж никак не понимал рукоприкладства. Впрочем, иногда он женщину тоже мог ударить — иронией.

— Знаете, зачем я пришёл?

Прокурор молчал, полагая, что следователь может зайти и ни за чем.

— Я пришёл сообщить, что всё в мире мотивировано, кроме одного.

— Что же это такое?

— Любовь. Она безмотивна.

9

Он вёл поиск от одной точки, полагая её главной, — первый миг их встречи. И поэтому искал только в одном от неё направлении, обращённом из аэропорта сюда, в город. Но от этой точки было и другое направление, уходящее в самолёт, в рейс, к горам Сихотэ-Алиня. Его он не проверял, поэтому теперь вызвал бортпроводницу.

У хорошего следователя намеченных процессуальных действий становится всё меньше — он их выполняет и вычёркивает из плана. У истинного следователя наоборот — план пухнет, потому что он, настоящий следователь, хочет знать как можно больше и выискивает для проверки всё новые и новые обстоятельства.

Хороший следователь работает одновременно по нескольким версиям, боясь увлечься одной, ибо одна может привести к ошибке. Истинный следователь не боится, интуитивно и безошибочно выбрав единственную, правильную.

Хороший следователь скрупулёзно собирает доказательства, как тот самый старик из письма Вересова, который отыскивал в травах свой женьшень. Истинный же следователь не доказательства собирает, а ищет истину. Рябинин не знал, где её искать. У него не было и версий. Да и плана не было.

Стюардесса появилась шумно, словно принесла в кабинет напряжение и гул своих полётов. Она постукивала каблуками, шелестела плащом, перевешивала сумку с одного плеча на другое, поправляла волосы и успокоилась, лишь закурив сигарету. Рябинин рассматривал её симпатичное, усталое лицо, чуть бледное от больших высот и чуть напряжённое от вызова к следователю. Ему вдруг пришла неуместная мысль: смог бы он влюбиться в женщину, у которой из ноздрей идёт дым? Но она ждала вопросов.

— Меня интересует рейс двадцатого августа из Хабаровска.

— Прошёл нормально, как всегда, — монотонно заверила она. — Высота десять тысяч метров, за бортом минус тридцать шесть, командир корабля… Что вас интересует конкретно?

— Пассажиров помните?

— Ну, некоторых… А что случилось — кража?

— Не обратили внимания на молодого мужчину, крепкого, загорелого, в очках…

— A-а, Николай с приятелем, — перебила стюардесса.

— Да. Откуда знаете имя?

— Приятель называл.

— Как этот Николай вёл себя в самолёте?

— Неужели жулик? — искренне удивилась она, набрав дыму и забыв его выпустить.

— А похож? — улыбнулся Рябинин.

Дым она так и не выпустила. Видимо, проглотила или он растворился в организме без остатка. Но для этого ей потребовалось какое-то молчаливое время, поэтому Рябинин переспросил:

— Похож на жулика?