Аффект

«Николай, а помнишь тот день, тот вечер и ту ночь, когда ты впервые положил руки на мои плечи. Я тогда так устала. Мы ходили в кино, бродили по городу, катались на лодке… А когда ты прикоснулся, я сразу потеряла остаток сил. Ты нёс меня. Потом твои губы ну прямо бегали по моему телу, а когда коснулись живота и побежали…»

Рябинин воровато оглянулся в своём одиноком кабинете. Следователь имеет право читать любую переписку. Даже секретную, даже интимную. И всё-таки ему стало не по себе, словно без стука распахнул незапертую дверь, за которой вскрикнула женщина. Однажды в бассейне он вылез из воды и прямёхонько протопал в женскую раздевалку — визг девушек ударил по ушам. В него даже бросили губкой. Потом долго объяснялся, что без очков не видит — минус девять. Вот и сейчас — как заглянул.

Рябинин сложил письмо — всё ясно и так. Никаких ссор и никаких размолвок. Вот только последнее письмо…

«Последнее письмо, Николай. Всё, больше не пишу, да и дойти не успеет. Теперь считаю часы. Я буду стоять в аэропорту не с толпой, а в стороне. А вдруг ты забыл моё лицо? Знаешь, в чём я буду? Если прохладно, то на мне увидишь шерстяной синий костюм; в нём я, как королева. Если пойдёт дождь, то буду без зонтика, с непокрытой головой, в голубом плаще (мне же идёт синее и голубое). А если будет тепло, то надену своё любимое, красное. Буду краснеть в стороне от толпы, как пышная пиониха…»

А он её ударил кулаком в лицо.

5

Когда Марина Вересова вошла в кабинет, Рябинину захотелось, чтобы она поскорее села. При ней ему лучше не вставать.

Он стеснялся женщин, которые были выше его ростом, а таких женщин с каждым годом появлялось всё больше. Они царственно шли навстречу — молодые, в макси, и от этого совсем уходящие в небо, — и никому не уступали дорогу по праву молодости и акселерации. Тогда Рябинин злился, ибо не терпел спеси. Да и чем гордятся: телом. Ему казалось неестественным, когда женщина выше мужчины, и в этом он видел забавы природы, которая пошучивает от нечего делать.

— Садитесь, — предложил он.

Но и сев, Вересова была повыше его. Рябинин распрямился, подтянулся, нагоняя миллиметры.

— Ну, причину вызова знаете, — констатировал он.

Вересова чуть шевельнулась.

Обрисовала себя она в письмах правильно. Рост и для мужчины приличный. Тёмные глаза и синие веки. Парик теперь носила — кудлатый шатёр нежно-жёлтого цвета, раздёрганный ветрами. Лицо крупное, немного полноватое, с белой припудренной кожей. И грудь, на которую смотрели мужчины и на которую мельком глянул следователь.

— Спрошу вас о том, о чём уже спрашивали.

Рябинин предупреждал не зря. Люди частенько удивлялись повторному вызову, не зная, что у каждого следователя свой метод и свой стиль. Нужно лично высмотреть и выслушать, на час-другой сделаться рентгеном и радаром. И ещё Рябинин хотел знать, как она относится к вызову не в милицию, а уже в прокуратуру.

— Спрашивайте-спрашивайте, — торопливо согласилась Вересова.

Новый вызов её не удивил. Она сочла его естественным. Почему же? Сказала неправду и поэтому ждала повторного допроса? Или же следователь в милиции открыто усомнился в её показаниях, и она опять-таки ждала?…

— Почему муж вас ударил?

— Мне кажется, что от нервного перенапряжения, — быстро ответила она: была готова.

— От какого перенапряжения?

— Большой перелёт, не спал, меня не видел два года…

— От радости, значит, — усмехнулся Рябинин.

Она усмешку не приняла, наивно рассматривая следователя. Неужели и вправду думает, что можно ударить от перенапряжения? Зря он спросил сразу про удар — нужно было поговорить о том, о сём, чтобы составилось о ней представление. Впрочем, он читал письма.

— Вы копаетесь, будто произошло убийство.

Вересова брезгливо сморщила губы, показывая, какими пустяками занимается следователь.

— Ударили человека, — заметил Рябинин.

— Ударил-то кто? Муж.

— Бить и мужу нельзя.

— Да мало ли какие бывают неприятности в семье…

— Какие же были у вас? — Рябинин так и подался вперёд к её крупному белому лицу.

— Никаких, — ничуть не смутилась проговоркой Вересова. — Я имею в виду семьи вообще.

— У вас… была… ссора?

— Нет, — чуть стихая, ответила она, удивлённая его странно-рубленым вопросом.