После двадцать пятого апреля все закрутилось – завертелось, и в три дня закончилось. У меня, в общем то почти домашнего мальчика, не курящего, не пьющего, прилежно занимающегося лыжным спортом, началась новая жизнь. И мама не успела нажаловаться кому следует, что сыну еще не исполнилось восемнадцать лет, как я с кружкой и ложкой был на вокзале. Мамины слезы, пьяный смех и песни под гармошку, рывок вагона и все. Родной город остался позади. Одно только успокаивает, едем на восток, в другую сторону от войны. Туда я не хочу. Я просто не хочу никого убивать, и тем более быть убитым. А еще того хуже появиться дома безногим инвалидом в неполных двадцать лет. Вот так поворот судьбы. Вчера еще были радужные планы, была свобода, а сегодня тупик. Хочется завыть от безнадеги. Ведь это так долго. Это целых семьсот двадцать дней и ночей. И мне уже знакомо подобное чувство, испытал. Дыхнуло тогда жуткой безнадегой. Когда лучший друг, Серега Ситников, год назад возвращался домой по ночному городу. Проводил подружку. Привязались какие то чмыри, и конечно драка. Один получил точно в подбородок и упал головой на бордюр. Ему кранты, а Серега в эту же ночь оказался на нарах, вместо своей теплой постельки. И плевать суду что защищался, что тех четверо было. Семерик влепили, когда еще вернется. Армия конечно не зона, и два года это не семь за колючкой. Но все равно на душе пусто и тоскливо. И такое чувство, что домой никогда больше не вернусь. И если бы вокруг не были такие же пацаны, я наверное заплакал бы навзрыд. А так только от бессилия кусаю губы и стискиваю зубы.