Афган

После обеда Димка бродил между палаток, сочинял ответ на последнее Лидкино письмо. Рука чуть ныла, заживляюще подергивало рану. Мимо Димки проскочил Мамлеев с цинком автоматных патронов. Димка пошел за ним и увидел, как татарчонок шмыгнул в каптерку Боба и так же быстро выскочил оттуда. Димка заинтересованно подошел поближе. Около домика стоял привязанный уздечкой к распахнутой двери ослик местного дуканщика, а из домика слышался голос Боба:

– Старик, сто тысяч афошек и до свидания.

– Бали, бали, да-да, шурави, семисят тыщач, бали, бали, – отвечал голос торговца.

– Бача, имей совесть. Смотри, совсем новый. Еще семьсот патронов дам.

– Бали, бали, шурави, семисят...

– Вот, мать твою, давай сто, еще ящик тушенки даю.

– Восимисят, шурави, восимисят, – гнул свое голос дуканщика.

Димка не мог понять и поверить догадке, чем торгует Боб. Но щелканье автоматного затвора развеяло сомнения.

– Ладно, дед, бери за восемьдесят.

Димку обдало холодом. Ведь этот ствол завтра, если уже не сегодня вечером, будет стрелять в наших ребят!

Димка шагнул ко входу. Дуканщик отсчитывал деньги из большой пачки, обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в кучку на кровати Боба, бормоча вполголоса:

– Як сад пенджо, ду сат пенджо...

Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в денежную горку совсем уж засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял сорокабаночный ящик тушенки, а на нем лежал новенький АК. Димка рассвирепел:

– Ах вы, суки! – и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, – Чучело, педик вонючий, крыса складская!

Боб от испуга обмяк. Старик исчез, словно растаял. Лишь дальнее постукивание ослиных копыт свидетельствовало о том, что дуканщик здесь был. Димка замолчал, тяжело переводя дыхание. Боб сполз с койки на колени, лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из-под нее вещмешок, вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку:

– Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать-то все равно нечего. Если бы он согласился, я б его особистам сдал.

Губы Боба тряслись. Их сводила судорога страха. Ослабевшие руки подталкивали к Димке деньги:

– Ты возьми, Димок, возьми, купишь на дембель что-нибудь родителям в подарок или девушке своей. Ты уж прости, что так с фоткой получилось. Прости.

Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег:

– Бери, бери, я тебе через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга. Его трясло от отвращения. Он пошел к колодцу, вытянул ведро воды и, неловко действуя одной рукой, окатил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка вернулся в свою палатку и мгновенно уснул.

Снилось ему, что он в горах на точке. Зима. Страшный холод. Димка прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка проснулся. Его морозило: поднялась температура. Уже вечерело. Покрасневшее солнце заглядывало через полог палатки. Вставать было лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла, укутался в них и задремал. Разбудили его осторожно-настойчивые толчки в ногу. Димка открыл воспаленные глаза и разглядел стоящего перед ним Мамлеева.

– Димка, тебя дембеля зовут.

Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче:

– Ты не бойся, Димка, они мириться зовут.

Димка с трудом сел на постели. Лихорадило. В палатке все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел к Бобу.

В домике было застолье. На ящиках из-под гранат стояли бутылки с водкой, итальянские мясные консервы с острой томатной подливкой, жареный картофель в огромной сковороде, лук, помидоры, виноград, чеснок, сало. Вокруг ящиков сидели все полковые дембеля – жители складов. Боб, улыбаясь, пригласил Димку сесть, приложив при этом палец к губам. Киргиз Жалымов перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней и запел хриплым голосом:

Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать!
А вечером в землянке полкового штаба,
Бумагу молча взяв у старшины,
Писал комбат двум русским верным бабам,
Что смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читает людям
В глухой деревне плачущая мать.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать.

Димка сидел на ящике, с трудом воспринимая слова песни, температура поднималась все выше и выше. Кто-то протянул ему кружку с водкой, но Димка оттолкнул ее от себя. Боб заговорил:

– Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты – промолчишь. Ага?!