Афган

Пашка заступил на пост в два часа. Из амбразур «блока» хорошо был виден кишлак, хотя ночь скрывала даже луну. Слабые лучи звезд освещали знакомые очертания дувалов, по которым скользил Пашкин взгляд. Спать хотелось зверски. Зевота сводила скулы, в глазах больно резало от недосыпания. Но в голове не возникало даже этой крамольной мысли – уснуть. Пашка, не отрывая глаз от кишлака, на ощупь вынул из пачки сигарету, помял ее и быстро прикурил от зажигалки. Не торопясь выкурил, и приступил к детальному осмотру кишлака. На всех трех остальных постах солдаты делали то же самое, но только следили за горами, ущельями и узким входом в долину. Пашка нашел взглядом лачугу Халима, в которой был днем. Домишко старика стоял за полуразрушенным дувалом под толстым, но низким корявым деревом с удивительно густой кроной. Корни дерева мощно выпирали из земли, раздвинув скальный грунт, местами клубились замысловатыми узлами и вновь уходили под землю. Корни, вылезшие наружу, были очень толстые, и на них приятно было посидеть даже в сумасшедшую жару. Крона прикрывала от солнца, а корень придавал какую-то внутреннюю прохладу, струящуюся глубоко из-под земли. Дед Халим жил не один, с ним жила его внучка Лала. Пашка знал только ее имя и больше ничего. При его появлении Лала неизменно убегала. Халим не считал нужным рассказывать что-нибудь о ней, а у Пашки хватало такта не расспрашивать о девчонке, дабы не оскорбить национальные чувства деда. Однажды Пашка внезапно вынырнул с другой стороны дувала и успел разглядеть тонкую детскую спину девочки в старом застиранном платье. Он специально кашлянул. Лала оглянулась и, соскочив с корня, метнулась в лачугу. Пашка успел увидеть ее смуглое свежее лицо с длинными черными бровями, нос с горбинкой и пунцовые маленькие губы. Он решил, что ей лет двенадцать не больше, так как в тринадцать-четырнадцать эти девочки становились замужними матерями. Еще раз Пашке удалось застать врасплох Лалу на заходе солнца. Она стояла на большом валуне лицом к яркой полосе заката. Казалось, солнце насквозь пробивало девочку, и под тканью ее одежды хорошо была видна небольшая стройная фигурка, а когда Лала отвернулась от света, Пашка увидел небольшие груди, от вида которых он смутился, пригнулся за камень и неслышно ушел на «блок».

Пашка тряхнул головой: «Вот, черт, задумался!». По узенькой улочке по направлению к «блоку» кто-то шел, даже не шел, а крался.

Пашка рассмотрел в руках у тени автомат и подтянул поближе свой. Вдруг фигура быстро побежала, на ходу поворачиваясь в сторону кишлака, откуда раздался гулкий выстрел. Фигура побежала еще быстрее, звонко заорав оськиным голосом: «Ду-у-ухи, ду-у-у-хи...» Оська на ходу оборачивался и коротко стрелял. Пашка заорал: «Тревога! Духи!», но можно было и не орать, потому что все и так уже услышали стрельбу и бежали к стенам и амбразурам.

Рахимбобоев подскочил к Пашке и приказал встретить Оську.

Пашка скатился по наклонному желобу, над которым вел наблюдение за кишлаком. Со стороны селения раздавались редкие одиночные выстрелы. Оську пока не было видно из-за поворота тропы. Пашка решил выскочить ему навстречу. Вынырнув на тропу, он увидел Оську. Тот подлетел к стене «блока», с размаху врезавшись в нее лицом и кулаками, сжимающими автомат. «Ранили, гады!» – пронеслось в голове у Пашки и побежал к Оське, который, отскочив от стены, ринулся к входу.

– Паша, в «блок»! Духи, Паша!

Что-то незнакомое послышалось в голосе Оськи, но размышлять было некогда, и Пашка, пропустив его вперед, поспешил за ним, на всякий случай выпустив очередь в черный кишлак.

Все сидели на стене и всматривались в ближние дувалы. Оська подскочил к командиру «блока» и частой скороговоркой говорил, что его скрутили в самоходе и бросили в сарай, что он смог выкрутиться и убежал, но его заметили и пытались застрелить. Капитан в сомнении покачал головой, но ничего не ответил Оське, потому что из кишлака донеслись вопли, приближающиеся к «блоку», и выстрелы.

Командир приказал открыть огонь по наступающему противнику. По улочкам бежали люди, стреляющие из ружей. Они падали под плотным огнем автоматов со стен «блока», почти неуязвимых для нападающих, но все же пули иногда щелкали по бетону. В конце концов, одна хлюпнула в горло Попцова, и он, слабо вскрикнув, вытянулся на стене. Разъяренный командир, обманутый в своих надеждах на договорность кишлака, заорал, перекрикивая треск выстрелов:

– Вперед! В атаку!

Солдаты сорвались с мест и ринулись вниз, затопляя улочки кишлака, уничтожая стрельбой все живое, швыряя гранаты за дувалы, превращая деревушку в ад.