Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Эти разговоры мне, откровенно говоря, нисколько не были интересны, но я снова сел.

Комбат разглаживал ладонью фотографию, глядя на Оборина.

— Да, — повторил комбат. — Мы перестали понимать друг друга. И не пойму, почему? Ведь все хорошо у нас с тобой складывалось — и дружба, и служба. Нам даже завидовали… Ну чего молчишь, как словно язык в жопу засунул?

Оборин выпрямился, вытирая руки полотенцем, бросил его на спинку койки и сел за стол.

— Не знаю, Сергей. Мы очень разные с тобой люди, а в молодости это не так было заметно… — Оборин снова поднял стакан. — Ты хочешь самоутвердиться, подавляя более слабого. У тебя недолеченный комплекс неполноценности. Ты способен проявить себя только на войне, потому что в мирной жизни ты полное ничтожество, ноль, пустое место.

— Интересно, — качнул головой комбат, с прищуром глядя на Оборина. Как ни странно, эти слова вовсе не задели комбата. Во всяком случае, внешне он не проявлял никакой агрессивности. — Не слышал еще о себе такого.

Он наполнил свой стакан, сделал глоток и занюхал долькой луковицы.

Мы пили водку и молчали. Комбат, не отрывая взгляда, смотрел на фотографии.

— Сына-то как назвал?

Оборин долго не отвечал.

— Серегой назвал.

Комбат замер, поставил кружку на стол, встал и вышел на лоджию. Через минуту мы услышали его голос:

— А не искупаться ли? Что-то очень душно сегодня.

Он спрыгнул вниз и зашуршал по песку. Мы слышали, как где-то в темноте плещется вода, ухает и фыркает Петровский. С озера доносился негромкий, низкий голос:

— Не мани меня ты, воля, не зови в поля!.. Пировать нам вместе, что ли, матушка… земля?

Я слушал эту немыслимую среди непроглядной черной ночи и немых гор песню и с трудом представлял себе крепкого, рослого комбата, лежащего на темной глади воды, широко раскинувшего руки… Это было не похоже на Петровского.

Песня оборвалась так же внезапно, как и началась. Через минуту комбат уже стоял на лоджии, мокрый, с блестящей гладкой кожей, и расчесывал волосы.

— Брось-ка полотенце, Паша!

Он энергично, до красноты растерся, оделся, подошел к столу и сдвинул стаканы на край стола.

— Жаль, Паша, мне тебя. Жаль… Но, увы!.. Земля создана для сильных. Мораль меня не интересует. Мертвые солдаты по ночам не снятся. Мы винтики и делаем одно большое дело. И запомни: я давил слабых и буду давить. И пощады от меня пусть никто не ждет.

Он сунул руку в нагрудный карман, вынул сложенный вчетверо лист бумаги и бросил его на стол.

— Читай, миролюбец! И ты, Степанов. Пригодится на будущее.

Оборин взял лист, развернул его. Я сел рядом. Письмо было следующего содержания:

«Командиру батальона. Объяснительная записка.

Докладываю Вам, что сегодня на мне было произведено неуставное взаимоотношение. Очень болея за честь коллектива и желая с честью выполнить интернациональный долг по защите свободолюбивого афганского народа, я хотел вступить в бой с бандой душманов. Но ком. роты к-н Оборин П. Н. решил не трогать банду, а отпустить ее своей дорогой, потому что у него замена, он не хотел рисковать, и он спешил в роту. Когда я пытался выстрелить в главаря, с-нт Сафаров Г. сбил меня с ног, а к-н Оборин ударил меня. А потом еще и его заменщик (фамилии пока не знаю) обещал мне разбить лицо. Требую наказания вышеуказанных лиц. Рядовой Киреев Н. С.».

В записке была сделана масса ошибок.

— Ну, что скажешь? — спросил Петровский.

Оборин сложил лист и протянул его комбату.

— Никогда не думал, что у Киреева так плохо с грамотой.

— Это сейчас меня меньше всего интересует. Ты отвалил ему пиздюлей?

— Отвалил. Причем с большим удовольствием!

— Что ж, тогда будешь объясняться перед прокурором, — жестко произнес Петровский. — А я умываю руки.

— Не забудь только докладную прокурору написать.

— Слушай, Паша! — взревел комбат, густо краснея. — Ты меня совсем за падлу считаешь? Святоша, мать твою! А я, значит, дерьмом заниматься должен… Ну что ты целку из себя корчишь?!! Тебе ведь совсем не хочется садиться в следственный изолятор! И ты хочешь, чтобы я тебе помог, и надеешься на меня, и правильно делаешь, что надеешься. Потому что я не забыл нашу дружбу! Я не предатель и не подонок! И ты в этом убедишься! На! Бери! Я отдаю тебе это письмо, делай с ним что хочешь!

— Письмо мне не нужно. Оно адресовано тебе, — спокойно ответил Оборин и встал.