Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Они были уверены, что крепко посадили меня на крючок, что я, опасаясь милиции, носа не покажу из этого убежища, расположенного в пустынной предгорной зоне, и теперь буду покорно выполнять их требования. Но отнюдь не страх держал меня здесь. В жизни мне многое пришлось пережить. Я по праву считал себя счастливчиком, потому что мой ангел-хранитель до сих пор блестяще справлялся со своей обязанностью, и если не считать легкого касательного ранения в голову, я вышел из всех переделок живым и здоровым. Для меня, в прошлом профессионального разведчика, два с половиной года пропахавшего на войне, сейчас не было преград, которые могли бы остановить меня. Ночь — моя союзница — помогла бы мне добраться до Душанбе, а старые связи с ветеранами Афгана, сослуживцы, которых я наверняка разыскал бы в штабе миротворческих сил, сделали бы все возможное, чтобы я беспрепятственно вернулся в Россию. А что касается убийства Алексеева и журналиста, то, если меня все же припрут к стене, я сам отыщу картавого и дежурную по четвертому этажу и приволоку их к следователю. Они и станут моим оправданием.

И все-таки я не собирался бежать. Даже не любопытство держало меня здесь, хотя те намеки, которые выдала мне Валери, заинтриговали.

Я скосил глаза и посмотрел на лицо спящей девушки. От полной луны в окне отходил голубоватый луч, и в его холодном свете лицо Валери казалось призрачным и неживым. Я осторожно провел пальцем по ее щеке, словно хотел убедиться, что ее кожа теплая.

— Почему ты не спишь? — вдруг спросила она, не открывая глаз.

— Думаю.

— О чем?

— О тебе.

Она повернулась на другой бок, освободив мою руку, но, кажется, сон покинул ее. Валери рывком села в кровати, откинувшись спиной на подушки.

— Давай убежим отсюда, — сказал я.

— Куда?

— В Душанбе. А оттуда — ко мне, в Крым.

— Зачем?

— Загрузим продуктов на «Арго» и отправимся в кругосветку.

— У тебя же яхта речная. Сначала надо разбогатеть, купить настоящую, океанскую яхту и тогда уже отправляться в кругосветку.

— И ты бы отправилась?

— С тобой — да.

— Но только на океанской?

— Видишь ли, я хочу, чтобы мы с тобой утонули не сразу, а хотя бы в районе Босфора.

— Валери, ты столько для меня делаешь, так стараешься, так заботишься о моем благополучии.

— Твоя ирония неуместна. Если хочешь знать, то я вовсе не о тебе беспокоюсь.

— А о ком же?

— О себе, разумеется.

— Постой, милая, а как же твои слова о любви, о твоем желании повысить мое, так сказать, материальное благополучие?

— Все правильно. Только я не альтруистка. Да, я люблю тебя. Но это вовсе не значит, что я буду лишь воздыхать, как пятнадцатилетняя пацанка над фотографией кинозвезды. Я докажу свою любовь делом. Я сделаю тебя богатым, а значит — сильным и сама буду пользоваться твоей любовью и твоей силой. Рай в шалаше — хорошая штука, но рай в особняке, к примеру на Майорке, — еще лучше. Так ведь?

— Но ты даже не поинтересовалась, люблю ли я тебя?

— Ну так скажи.

— Нет.

Валери повернула ко мне лицо, долго смотрела, и я был благодарен ночи за ее кромешную темноту, где так легко было спрятаться моим глазам.

— Это потому, что ты меня еще мало знаешь.

— Но тебя невозможно узнать, — возразил я.

— В женщине всегда должна быть какая-то загадка.

— Да, должна быть загадка. Но ты вся — одна большая загадка, а женщины уже почти не разглядеть.

— Что? — возмутилась Валери, привстала, нависла надо мной. — Ты не можешь разглядеть во мне женщину? — Она села на меня сверху, упираясь руками в грудь. — Ты, несчастный матрос, бывший прапорщик, насквозь пропахший казармой и кубриком, не можешь разглядеть во мне женщину?!

Что она потом вытворяла со мной! Я очень быстро пожалел о том, что так неосторожно высказался о соотношении загадки и женщины, хотя, если признаться честно, повторял бы эту фразу каждую ночь, чтобы снова испытать такой бурный обвал аргументов в пользу женственности. Удивляюсь, что в доме не подняли тревогу — нашими стонами можно было поднять покойника. Разве что индифферентный к женской ласке картавый в эту ночь спал спокойно.

Стало светать. Валери приготовила на электроплитке кофе. Мы его пили с кусочками лепешки и холодной бараниной. За окном, на фоне светлеющего неба, вырисовывался контур горы, похожей на склонившегося над водой зверя. Бледнела, притухала последняя звезда. На травянистый склон, исполосованный белыми прочерками тропинок, выкатилась отара; овцы рассыпались по нему, словно щепоть риса по серой ткани. Пастуха не было видно, и овцам, должно быть, казалось, что они пасутся сами по себе, что они свободны и распоряжаются собою по своему овечьему усмотрению.

— Куда ты отправила мою фотографию из альбома? — спросил я.

— Тебя должен был опознать один человек.

— Кто?

— Бенкеч.

— Бенкеч? Не знаю такого.

— И он тоже не знает тебя по фамилии. Но вы встречались.

— Где мы встречались?

— В Афгане. Вы вместе с ним брали караван.

— Я много раз вылетал на караваны.

— Тот был особенный. Точнее, с особым грузом.