Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

— Ясно, — ответил Петровский и с тоской посмотрел на мои запыленные ботинки. — Тоже хочешь стать героем? Станешь…

Минуты две он стоял ко мне спиной, о чем-то думал, глядя в грязное окошко.

Потом повернулся, стал ходить туда-сюда, массируя шею.

— Ты меняешь Оборина, третья рота. Наша, так сказать, «курортная зона»… Да, время летит, успевай только встречать и провожать. Вся жизнь так, наверное, пройдет: привет-прощай. — Он замер и целую минуту молча смотрел в одну точку. — Да, вся жизнь так может пройти… Эх, Оборин, Оборин! Жаль…

Он опять сел за стол, взял документы, потряс ими в воздухе.

— Видишь, какие у нас тут дела творятся? Эти бравые ребята поехали в карьер за песком. Есть тут недалеко такой, минут тридцать езды. В полуголом виде, ни одного автомата, ни одной гранаты — будто где-то под Одессой. И что же? Плохо знали дорогу, заблудились. Вот и не стало красивых парней. Вспороли животы, отрезали головы… Понимаешь, о чем я говорю? Здесь всегда надо чувствовать пальцем спусковой крючок, а не обниматься с главарями банд, как некоторые слишком добренькие товарищи…

Петровский посмотрел на часы.

— Третья рота стоит на охране трассы. Через полчаса на север пойдет колонна, я советую тебе сегодня же отправиться в роту. Принимай должность, изучай, так сказать, быт и нравы, — он тяжело вздохнул. — Все, прости великодушно, больше у меня нет времени. Послезавтра я подъеду, тогда и поговорим обо всем… Ну, будь здоров!

Он встал из-за стола, пожал мне руку, но не отпустил, будто еще о чем-то вспомнив.

— Да-а-а, — протянул он, глядя на меня с прищуром. — Есть один нюанс… Э-э, Макаров, не в службу, а в дружбу, узнай у дежурного, когда отправится колонна?

Когда прапорщик вышел, Петровский жестом показал мне на дверь, чтобы я плотнее прикрыл ее, и сказал:

— Сядь-ка на минуту.

Одной рукой он обхватил свой массивный подбородок, другой стал терзать карандаш, словно хотел проверить его на прочность.

Пауза затянулась.

— Понимаешь, — наконец сказал он, уткнувшись взглядом в перекидной календарь. — Пашу Оборина, которого ты меняешь, я знаю давно. Одно училище заканчивали… Парень он неглупый, красный диплом имеет. Детдомовец, характер волевой, даст слово — помрет, но выполнит. Одно только плохо — иногда увлекается сомнительными авантюрами. И понимаешь, упрямый, черт, никак не переубедишь его, стоит на своем — и баста! Приходилось мне и служебную власть использовать, хоть мы и однокашники с ним. Я все могу понять и все простить, но какую-то телячью доброту? Малодушие? Очень дорого за это платить приходится!

Он кинул на край стола документы погибших солдат.

— В общем, советую тебе не очень-то близко принимать к сердцу его рассказы, особенно о переговорах с душманами. Постарайся быть жестче, злее, что ли. И никакого панибратства. Убивай «духов» днем и ночью, и чем больше, тем лучше.

Он хотел еще что-то добавить, но дверь распахнулась, и в кабинет вошел прапорщик, а следом за ним высокий, румяный, как с мороза, и обросший рыжей щетиной капитан.

— Рад тебя видеть, Блинов! — сказал комбат, поднимаясь со стула и пожимая капитану руку. — Возвращаешься с сопровождения?

— Возвращаюсь, Сергей Николаевич, — ответил капитан, широко улыбаясь, сел, точнее, грохнулся рядом со мной на стул и стащил с головы измятую панаму.

— Загорел, морду отъел до спелого треска.

— Как же, отъешь тут, — махнул рукой Блинов. — Вчера под Салангом ночевали… Всю ночь какой-то мудак по нас из ДШК стрелял. Выстрелит — и тут же сменит позицию. Так мы его и не вычислили… Ну а как вы живы-здоровы?

— Как всегда — между плохо и очень плохо. Вот, кстати, заменщик к Оборину приехал.

— Пашка, значит, Афгану низко кланяется?

Блинов повернулся ко мне, крепко пожал руку.

— Подбросишь его к озеру? — спросил комбат.

— Подброшу, — ответил Блинов. — Какой разговор! Замена — святое дело.

— И расскажешь заодно, откуда иногда вылетают пули и в каких ямах на дороге припрятаны фугасы. Ты у нас человек опытный.

— Добро, Сергей Николаевич!

Мы оба встали. Комбат провожал меня долгим взглядом.

Глава 2

Нет, совсем не таким представлял я себе Афганистан. Все оказалось как-то слишком просто и жестоко.

Мы ехали, сидя на броне боевой машины пехоты с капитаном Блиновым, этим улыбчивым парнем, обросшим недельной щетиной, в большом, не по размеру бушлате, и я смотрел на все то, что окружало, не понимая, во сне это или наяву. Нависшие над самой дорогой голые, изломанные скалы. Рев техники, отдающийся эхом. Приподнятые стволы пушек и пулеметов… Блинов мерз, ежился, но улыбался. Казалось, он радуется тому, что холодно, что навстречу нам дует пронзительный ветер, что от солярной гари слезятся глаза, и энергично двигал плечами, крутил головой, натягивал панаму на самый лоб.

— «Духи» как черти злые, не дают спокойно жить, — кричал он, наклоняясь ко мне. — Одно утешение — замена скоро. Эх, дружище, ты даже не представляешь, как это хорошо — замена!