Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Он поднял автомат, рванул затвор. Валери отвернулась, а я, собрав остатки сил, молниеносно выкинул руку вверх, отбивая ствол в сторону. Громыхнула короткая очередь, пули ушли в снег. Картавый повалился на меня, мертвой хваткой сжимая горло. Он был силен, к тому же давил мне на артерию всем своим весом, и у меня зазвенело в ушах, красное от напряжения лицо картавого поплыло перед глазами. Я подумал о том, что если Валери не шарахнет его по голове чем-нибудь тяжелым, то картавый, видимо, скоро меня придушит. Но Валери продолжала стоять рядом, как статуя, не предпринимая ничего, что могло бы помочь мне. Картавый зарычал, чувствуя, что я слабею под ним. Все, подумал я, кажется, это конец…

Страх, как я уже говорил, — замечательная вещь. Это неприкосновенный запас энергии, которым можно воспользоваться лишь в том случае, когда действительно приходит конец. Я заорал, вкладывая в этот крик мольбу к всевышнему о помощи, выгнулся, встал на лопатки, вдавил голову в снег и, ослепший, с набитым снегом ртом, почувствовал, что приподнял грузное тело картавого и последним движением, на которое только и осталось сил, перекинул его через голову.

Мне казалось, что прошла целая вечность до того, как сухо треснула снежная доска под грузным телом, потом раздался хлопок, словно вытащили пробку из винной бутылки. Я привстал и повернул голову. Картавого не было. Вместо него на снежной доске чернела дыра, похожая на открытый канализационный люк.

— Все, Валери! — крикнул я. — Все! Его больше нет!

Она, побледневшая до синевы, подошла ко мне, качнулась, опустилась на корточки и заглянула в трещину. Мне показалось, что она сейчас заплачет от жалости к картавому. Наверное, она сошла с ума. А может быть, сошел с ума я?

Она села в снег и, увидев лежащий на снегу рюкзак и горку щебня рядом с ним, закрыла лицо руками и едва слышно прошептала:

— Это катастрофа. Ты даже не представляешь, что произошло.

Я поднялся на ноги, потирая шею, на которой, как мне казалось, навеки останутся следы пальцев картавого.

— Ну не было же раньше в твоей жизни этого порошка, — сказал я, — и теперь не будет. Бог дал, бог взял. Мне кажется, что твоя жизнь намного дороже, чем порошок.

— Моя жизнь? — как эхо повторила она. — Но зачем она нужна, моя жизнь?

Я обнял ее и поцеловал в висок. Валери вдруг с силой оттолкнула мое лицо.

— Дерьмо, — тихо сказала она.

— Что с тобой, Валери? — спросил я. — Тебе нужны большие деньги? Зачем?

— Мы говорили уже об этом… Ты все испортил.

Мы стояли посреди огромного белого поля, две песчинки в снежной пустыне, и казалось, нет в мире ничего, кроме нас, ослепительного света и солнца над нашими головами. Так, во всяком случае, хотелось думать. У Валери на этот счет было другое мнение.

— Иди, — сказала она негромко. — И не оборачивайся. Мне надо побыть одной.

— Тебе плохо?

— Да… Ну иди же!!

Я пошел влево вдоль трещины. У пролома метровой ширины Валери догнала меня, остановилась, посмотрела на многочисленные следы на снегу.

— Здесь ты спас жизнь Рамазанову… А какой в этом был смысл?

— Знаешь, а мне его жалко, — признался я.

Потом минуты слились в часы, мы перестали их различать, и весь мир для нас сузился до размеров маленького заснеженного пятачка, который мы топтали ногами, вытирали о него ноги, и это продолжалось целую вечность, намного больше, чем я прожил до этого.

Валери ослабла и падала в снег все чаще. Последний моток веревки, который у нас был, она забыла в том месте, где я похоронил картавого, и теперь мы шли вперед на свой страх и риск. У меня уже не было слов, которыми можно было бы ее поддержать, и я молча поднимал ее на ноги, отряхивал налипший снег, проводил влажной ладонью по ее лицу; она кивала, поворачивалась и шла дальше, но в ее красных, с обожженной роговицей глазах не было уже ни прежней жажды жизни, ни скрытого лукавства, ни воли.

Мы не произнесли ни слова, когда шли по бесконечному плато, когда спускались по водостоку к Пянджу, когда, словно убитые наповал, упали у входа в пещеру, где ночевали после трудной переправы на афганский берег.

Не знаю, сколько мы так пролежали. Я пришел в себя от холода, пошарил в темноте вокруг себя, нащупал рюкзак, вытащил из него свитер, спальный мешок. Свитер надел на себя, а спальником накрыл лежащую рядом Валери.

Она, оказывается, не спала, откинула спальник, привстала.

— Сколько дней прошло, как мы переправились сюда? — спросила она.

Я стал подсчитывать в уме, но все время сбивался со счета. Не дождавшись от меня вразумительного ответа, Валери стала вслух вспоминать ночевки и загибать пальцы.

— Глеб, по-моему, уже должен ждать нас на том берегу.

— Все равно у нас нет радиостанции, — ответил я.

— Надо добраться до песчаной отмели. Может быть, там и встретимся.

Было далеко за полночь. Луна, которую изредка закрывали облака, фонарем висела над Пянджем. Серебряная лента стремительно неслась по широкому ущелью. Я с содроганием подумал о том, что нам предстоит.