Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Он постарался прицелиться так, как учил Игушев, в прорезь планки завести кончик мушки и на него посадить голову в белой тряпке. Выстрелил, но машинально закрыл глаза и не увидел, что стало с белой тряпкой. И снова все загрохотало вокруг, а Гешку вдруг стало нестерпимо мутить. Его тут же стошнило. Он отплевывался, хрипел, корежился на камнях, не в состоянии даже отползти немного в сторону, стрелял судорожными рывками и выл:

— Витенька, родненький, подыхаю! Витюня, спаси, дружочек! Убивают, пидоры! Витюня-а-а!..

Он лежал щекой в блевотине рядом с коченеющим Янышем, дергая за пусковой крючок пулемета, орал хриплым голосом, в котором уже не было надежды и жизни, а лишь жалкий, истерический протест против тупой силы, с какой разве что поезд может изорвать тело самоубийцы, — если только можно было назвать этот вопль протестом… «Человек рождается для долга, и в этом смысл его жизни…»

* * *

Сначала Гешка изучал потолок, ощупывал взглядом все его неровности, трещинки, «гулял» по никелированному карнизу и щурился до слез от ламп дневного света. Потом он закрывал глаза и поднимался высоко над землей. Он легко управлял своим телом, балансируя руками; мог, как ястреб, заскользить к земле, мог кувыркаться в теплом, как крымское море, воздухе. Он летал над каменистым склоном, разглядывая две безжизненные фигурки. Одна из них, безголовая, когда-то принадлежала солдату Янышу. Второй фигуркой был он.

Его совсем не пугало, что он так высоко оторвался от себя. Это было даже приятно. Он хорошо понимал, что происходило внизу. Он знал, что его убили, но и в этом для него не было ничего удивительного. Яныша ведь тоже убили.

Внизу мелькали огоньки, перебегали с места на место люди, вспыхивали разрывы. Правда, все это происходило без звука, как в немом кино. Он видел длинного, с непокрытой головой прапорщика Гурули. Тот размахивал пулеметом, из ствола которого вырывалось пламя. Рот у Гурули все время почему-то был открыт. Прапорщик поднял тело, которое принадлежало Гешке, под руки и поволок по камням. А потом на несколько секунд прорвался звук. Это был ужасный грохот, и перед самыми глазами качалось почерневшее лицо Гурули. «Геша! Геша! Геша!» — как испорченная пластинка, повторял он. И пол проваливался куда-то, и Гешку раскачивало, и он мычал от боли в груди. А потом он снова летал и слышал голос Яныша:

«Я на Эльбрус пойду босиком. Вообще голым пойду». — «Ты же сдох», — отвечал ему Гешка. «Да, — смеялся Яныш. — Я сдох … Только не оставляй тут меня одного, лады, сынок?» Гешка всматривался в темноту и видел свои сизые внутренности, и тысячи голосов одновременно что-то говорили ему. Гешка открывал глаза и начинал опять разглядывать потолок. Иногда ему казалось, что это тот самый каменистый склон, только засыпанный снегом.

Рядом с ним жили лица. Лица эти были добрыми, и никто из них в Гешку не стрелял. Бывало, что Гешка спал, но прекрасно слышал, как лица разговаривали. Часто они говорили о нем. Как-то среди лиц Гешка увидел одно очень знакомое. Он улыбнулся и только потом вспомнил, что это лицо его матери.

— Мама, — сказал он и удивился, что не услышал себя.

Один раз он проснулся ночью. Увидел стекло, за ним — тускло освещенный коридор. Женщина в белой шапочке склонилась под настольной лампой. Гешка вдохнул в себя сколько мог и на выдохе ойкнул. Звук сделал над ним петлю и вонзился под ключицу. От боли Гешка даже остановил дыхание. Женщина подняла голову, прислушалась, встала и подошла к Гешке.

«Я умер?» — хотел спросить Гешка, но язык совсем не ворочался во рту, и послышался лишь протяжный выдох.

— Ладно, хватит тебя морозить, — сказала женщина и сняла с Гешкиного плеча какой-то диск, похожий на летающую тарелку. Он следил за ее руками. Ему было хорошо, что эта женщина стояла рядом.

А утром вокруг него собралось много людей. Мужчины и женщины в белом, похожие на ангелов, смотрели в Гешкино лицо так, будто там был вмонтирован телевизор.

— Лед убрали? — говорил один из ангелов. — Через пару дней можно сделать перевязку, посмотрим, что у него там. Пенициллин, глюкозу внутривенно?.. Так, хорошо…

Он низко склонился над лицом Гешки. Тот даже почувствовал запах хорошего одеколона.

— Ну что, Геннадий Львович, поправляешься?

Гешка хотел спросить, где Яныш, но люди стали выходить в белую дверь.

Когда он остался один, то попробовал приподнять руку. Получилось. Он положил ее на грудь. Пальцы нащупали твердую поверхность, будто с Гешки до сих пор не сняли бронежилет. Шея, как шарфом, была замотана бинтами. «Здорово меня упаковали!» — удивился он.

Гешка без труда вспомнил, как он с ротой поднимался в гору, как искал Яныша, как лежал за камнем, стрелял и звал Гурули, как летал над склоном и разговаривал с Янышем о босых ногах, как… Гешка запутался. Он потерял грань между тем, что было в жизни, а что — во мраке беспамятства.