Афганистан. Честь имею!

— Я не виноват, я не виноват, — бил себя в грудь Мухамед‑Голь, которого держал за воротник Вареник. — Я сам слышал от Масуда: к Каир‑Хану приезжали от Хекматияра. Двенадцать караванов с оружием…

— Врешь, собака, — с остервенением вырвал наконец автомат Шпагин. Разведчики отпрянули в стороны, даже Вареник отскочил от проводника. Но его заслонил собой Зубов.

— Не надо, Саня, — спокойно сказал он. — Пришить всегда успеем. А как потом узнаешь, кто подсунул фальшивку? Если не уйдем, я его своими руками прикончу.

Шпагин закрыл глаза, тяжело вздохнул и устало протянул автомат Ержану. Зубов снял оружие с Мухамед‑Голя и велел ему постоянно быть рядом.

Шпагин протер глаза и заговорил с притихшими разведчиками не по‑уставному:

— Похоже, мы крепко влипли, мужики…

Хотел еще что‑то добавить, но махнул рукой и скомандовал:

— Разбиться на тройки, занять круговую оборону. Огонь по команде. Сражаться до последнего. Рацию сюда. Пусть теперь нас вытаскивают… — и, заметив растерянные, обреченные лица солдат, ставшие вдруг такими по‑детски беспомощными, весело крикнул: — Не все потеряно, братцы. Разведка, к бою! Не раскисать!

— Товарищ капитан, на тропе духи. Трое с белым флагом, — закричал наблюдавший за ущельем Вовка Губин.

— Пропустить их сюда, — распорядился Шпагин и присел на ящик с патронами, размышляя про себя: «Скорее всего, отвлекают внимание. Возможно, чтобы ударить в спину». Оглядел в бинокль окрестные хребты: «Да, ловушка. Сомнений нет».

Один из парламентеров в афганской национальной одежде, но с лицом европейца, заговорил на ломаном русском языке:

— Вы окружены. Все стороны окружены. Сопротивление — абсурд. Надо идти в плен. Гарантия — жизнь.

— Будем сражаться сами с собой, — усмехнулся Шпагин. Но парламентеры его не поняли.

— Какой будет ваш ответ? — нетерпеливо переспросил толмач и еще раз разъяснил: — Вы все будете погибать за четверть часа. Здесь полк «Джелал». Здесь батальон «Черный аист».

— Это все? — спросил Шпагин.

— Да, все.

— Ну, тогда присаживайтесь. Посидите с нами, пока не лопнет терпение у тех, кто вас послал. А там видно будет.

Попросив у ближайшего разведчика прикурить, Шпагин показал, что разговор с парламентерами окончен.

— Вы не смеете задерживать парламентеров, это противоречит международному праву, — вмешался другой, который так и продолжал держать над собой белый флаг. Поразил его чистый русский язык. Шпагин внимательно посмотрел: почему же говорил не этот, а тот, косноязычный?

— Не беспокойтесь, мы вам тоже жизнь гарантируем. Хотя я не уверен, гарантируют ли те, кто вас сюда послал.

— Через двадцать минут начнется атака.

— Ну и прекрасно. Мы вас отпустим ровно на двадцатой минуте.

* * *

Первый натиск моджахедов разведка выдержала. Полтора часа они наседали со всех сторон, усиливая атаку то с правого, то с левого отрога хребта.

Зубов, заряжая в ПК новую ленту, со страхов отметил: последняя. Но моджахеды неожиданно прекратили огонь и стали отходить. Олег еще раз послал им вдогонку короткую очередь и бросился к лежащему на дне окопа пулеметчику. Во время боя он услышал, как застонал пулеметчик, но помочь ему не было никакой возможности. Душманы были рядом, в каких‑нибудь тридцати метрах, и подпустить их на бросок гранаты означало смерть для себя и всего подразделения.

«Прости, браток», — Зубов закрыл пулеметчику глаза. Из чехла над головой погибшего вынул запасной ствол пулемета и заменил свой, пышущий жаром. Теперь можно было перевести дыхание. Кепкой вытер лоб, с него посыпался песок и осколки камней.

К нему в окоп спрыгнул Ержан с перевязанной головой.

— Ты ранен? — встревожился взводный.

— Чуть‑чуть зацепило, — ответил Ержан, задыхаясь от бега, стараясь выровнять дыхание, чтобы сообщить, с чем прибежал. Зубов нетерпеливо торопил:

— Как там? Где ротный?

— Плохи дела, товарищ старший лейтенант, — наконец сквозь одышку начал говорить Ержан. — Ротный погиб и еще двое ребят.

— Трое… — горько уточнил Зубов.

— …И восемь раненых, — продолжал Ержан. — Патронов осталось мало. Все собрались за центральным дувалом. Ждут вас. Вы теперь за ротного.

Сиротливое отчаяние охватило Зубова. Почему‑то вспомнился никогда не вспоминавшийся эпизод из раннего детства, когда он проснулся ночью и увидел, что кровать родителей, освещенная луной, пуста. Впервые тогда испытанный ужас одиночества вновь пронзил его. Но теперь не разревешься, не разобьешь окно и не кинешься на веселые звуки гулянки в соседнем доме, где тебя схватят, обласкают, поднимут под потолок, и мир снова станет цветным и вкусным, а не мертвенно‑бледным, лунным.

Зубов взглянул на солнце, чтобы не видел Ержан слезы в его глазах. Оно уже почти до дна высветило правый склон ущелья, зато левый спрятался в непроницаемую черную тень.

— Эх, Шпагин, Шпагин, — простонал Олег. — Полтора месяца не дотянул до замены. — И он, сгорбившись, окаменел около трупа пулеметчика.

Ержану стало не по себе. Сейчас не время скорбеть по погибшим. Тем более командиру. Надо что‑то делать. Надо спасать живых. Он потряс за плечо взводного:

— Товарищ старший лейтенант, еще одну атаку мы не выдержим…

* * *