Афганская акварель

Первая женщина, которую я встретила в офисе, как только прибыла в Кабул. Я находилась в легком шоке от происходящего и в полнейшей растерянности от собственного безумного решения. Был невероятно теплый, обволакивающий ноябрь. На беседке, укрывающей двор, висели гроздья запыленного винограда, в маленьком садике перед зданием цвели розы, в воздухе над всем городом стояло тяжелое облако пыли и гари, а также вились ни на секунду не исчезающие запахи кебаба и кумина[5].

Тихая тень несколько раз проскользнула по этажу, потом Ахмед подвел ее ко мне и представил. «Наджиба». Тень предстала в виде изящной, удивительно прямой женщины непонятного возраста во всем черном. Она поправила шарф, вытерла об одежду руки и вдруг взорвалась ослепительной улыбкой. А потом как-то неожиданно резко обняла меня, звонко расцеловала в щеки, как ребенка.

Наджиба делала все. Мыла полы, готовила, приносила чай гостям. Мне было совестно и неудобно за свое сидение за компьютером. Иногда я ей помогала на кухне что-то резать или разливать. Мы смешно и удивительно общались. Я пыталась говорить на английском, но так как для нее было без разницы, русский или английский, то я перешла на русский, ибо на родном языке телепатировать легче. Она же щебетала и щебетала без умолку. О детях, о детях. О муже, который «о-оо-ххх». О продуктах, которые все плохие. О воде, которой нет.

Афганцы совершенно разучились готовить за двадцать лет войны. Когда-то в этой центральной стране Востока, на перекрестке традиций Индии и Узбекистана, наверняка была своя кухня, иначе быть просто не может. Но на тот момент, все, что готовили бесконечно меняющиеся поварихи, ограничивалось «пиловом»[6], чебуреками «булани», «чипсами» (картошкой фри) и вариациями жареного мяса. Все в диком океане масла. Несъедобно. Я научила Наджибу строгать салаты, мять в молоке пюре и даже новогоднему оливье. Мы очень много смеялись, пытаясь объяснить на пальцах название того или иного ингредиента, а потом еще и угадать, отправляя мальчика за этим на рынок. Меня это непритязательное общение умиляло и грело больше, чем глубокосодержательные беседы с коллегами «по несчастью», тем более что интересы мои и многонациональной хартии, приехавшей на край света сколотить деньжат или получить дозу экстрима, разнились.

Наджиба часто приносила фотографии своих детей. Они жили в лагере для беженцев, а после того, как она начала работать, перебрались всем многодетным семейством в глинобитную лачугу. Наш офис был для нее больше, чем дворец. Ей нравилось, что я высокая и что у меня светлые волосы. «Лена…» – улыбалась она и гладила меня по волосам. «Бьютифул». А мне она просто нравилась, так как была красивой. По-настоящему красивым человеком с глазами, полными какой-то огненной любви. Ко мне, детям, неработающему мужу-инвалиду, бывшему полевому командиру талибов, своему то ли проклятью, то ли радости. Она и судьбу свою любила, хотя горестно объясняла мне, что после работы в офисе ее ждет та же самая работа дома до ночи. «О-оо-ххх». Но она счастлива. Потому что – просто счастлива.

Однажды мне стало невмоготу. Как-то навалилось все – потерянность, отчаяние, неумение от себя убежать, страх. И я посреди дня бросила все дела, поднялась в свою комнату. Меня вдруг стиснул спазм странного сухого горя, и я вся сжалась на кровати, не в силах расплакаться. В комнату тихо вошла Наджиба, начала гладить мои волосы. Вдруг что-то внутри лопнуло, и я, тихо вздрогнув, проглотила слезу. Она прижалась ко мне, стала что-то такое снова рассказывать про себя, свое нелепое жилище, где нет света, воды, отопления. Про детей. Про невозможность купить всем обувь на зиму.

Она говорила мне, и я впервые осознавала, что все-все-все понимаю, и слезы катились из ее огромных темных зеркал навстречу мне, размывая косметику. Она сняла шарф, начала растирать все это месиво по лицу. Я же, уткнувшись ей в плечо, вдруг разрыдалась обо всем, так глупо случившемся или нет в моей жизни, и о тех, кто не, и о… И мы сидели, обнявшись, у меня на кровати, ревели, как две дуры. Каждая о своем. Так просто.

А на следующий день все было как обычно. Люди, встречи, планы, отключения света, иногда маленькие землетрясения, пыльные бури. Наджиба разносила чай. Мыла полы. А когда уставала, приходила в мой офис, закрывала дверь, садилась в кресло, чтобы отдышаться, и начинала щебетать. О том о сем, о женском.

И мне было так хорошо, словно мама рядом. А однажды я заглянула в документы с карточками работников, и прочитала, что она старше меня всего на два года. А мне казалось, что на десять жизней…

Когда я уезжала, она подарила мне дешевый браслет, который я конечно же потеряла. А я ей оставила почти все свои вещи. Что я еще могла оставить?..

Шабнам

Однажды я нашла у себя в ящике растрепанный тампон. То есть он был растрепанный наполовину: нижняя часть все еще в пластике, а сверху торчащее гнездо, как цветок хлопка. Стало смешно.