Афганская бессонница

— Слышу! Ты давай там поаккуратнее! Значит, ребят не нашли?

— Нет! А теперь, как понимаешь, и искать никто не будет.

Гада стал проявлять признаки нетерпения.

— Ну а с кассетами хоть все в порядке? — спросил я.

Лев замялся:

— Ты понимаешь… Короче, борт сегодня был, но кассет они не привезли.

Этого мне только не хватало!

— А ты звонил по тому телефону, который я тебе дал?

— Раза три! Похоже, уже надоел.

— И что говорят?

— Говорят, завтра.

Фардо! Везде одно и то же! Гада вопросительно смотрел на меня. Я отрицательно покачал головой.

— Он рядом с тобой? Ну, маршрут?

— Да нет, какой смысл! Он все равно ничего не сможет подтвердить.

Что случилось с Бородавочником, почему он тянет? Номер его мобильного телефона я, разумеется, помнил. Эсквайр менял телефон каждые три-четыре месяца, но все же риск был. У Северного альянса в Москве было посольство, следовательно, резидентура. Что стоит такому московскому Фаруку дать пятьдесят долларов какому-нибудь мальчику или девочке в МТС или Билайн и попросить узнать, кому принадлежит номер телефона, по которому регулярно звонят, он скажет, что, например, его жене? И если этого номера нет в списках, как это и должно быть, тем более мой звонок в Москву будет подозрительным. Так что лучше оставить эту возможность на крайний случай.

— Лева, ты звони туда понастойчивее, не стесняйся. Прямо сейчас звони! Передай, что если завтра кассет на месте не будет, пусть он считает, что мы с ним попрощались.

— Так и сказать?

— Так и скажи!

Гада протянул руку к трубке. Я снова помотал головой — твоего сына там нет. Мы попрощались с Левой, и я вернул трубку парнишке. Командир Гада смотрел на меня в упор, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

Главная проблема возникла там, где я ее совсем не ожидал.

5

Как-то, еще в гостинице «Таджикистан», Димыч рассказал одну историю из своей афганской эпопеи, которая не шла у меня из головы.

Их окружили духи на каменистом холме, где из укрытий были только большие валуны. Деваться десантникам было некуда, но афганцы, видимо, боялись, что утром прилетят вертолеты с подкреплением, и они их упустят. Поэтому бой продолжался, и когда уже стемнело. Ребята отступали все выше и выше, пока не оказались на вершине холма. Димыч понял, что здесь они все и полягут.

В какой-то момент он откинулся назад, чтобы достать последний магазин для «калашникова» из лифчика. Они сами шили такие жилеты с большими карманами, в которых носили боезапас и всякие другие полезные для войны вещи. Так вот, Димыч откинулся на спину и вдруг заметил в небе светящуюся точку — самолет. Он летел в десяти километрах над землей, но эти десять километров представляли собой границу между двумя мирами. Димыч живо вообразил, как там сейчас люди, какие-нибудь пассажиры рейса Ташкент — Дели, ужинают, переговариваются, слушают музыку, кто-то флиртует, стюардесса разносит выпивку. А здесь, под их ногами, звучат очереди, несколько его товарищей убиты, да и сам он ранен и уже ни на что не надеется.

Я сейчас испытал нечто подобное. Вот Лев повесил трубку и пошел в наш подвальчик. Закажет себе люля-кебаб, овощной салат, сто граммов водки, пару пива и будет там тихо переживать за нас. А я повесил трубку и не знаю, буду ли я жив через час, к утру, да и просто через пять секунд. Я посмотрел на часы — без двадцати два.

Я поблагодарил паренька, и мы с Гадой вышли во двор. То ли талибы получили новые разведданные, то ли, отбомбив один сектор — наш, — они перешли на другой, но зарево сейчас висело над северными кварталами.

Мы были на южной окраине и из-за отсутствия домов могли наблюдать за процессом целиком. Правда, больше ушами, чем глазами. Вот слева, за холмом, раздается крепенький энергичный «бух». Дальше поворачиваем голову, пользуясь, как радарами, своими ушами. Вой конкретный, зловещий, отдающийся где-то в корнях зубов. Вот слева, за домами, взрыв, и еще один отблеск пламени добавляется к зареву. Я представил себе, что там сейчас творилось — талибы били прямо по жилым кварталам.

Командир Гада взял меня за локоть. Его лицо стало каким-то рельефным — прорезались тени под глазами, ушедшими еще дальше в глубь черепа, щеки тоже ввалились, обозначив скулы. Теперь это привлекало взгляд даже больше, чем желтые корешки зубов у него во рту.

Мы уже вышли за шлагбаум, а Гада все еще говорил: горячо, сверкая глазами. Капельки слюны летели у него изо рта в самых драматических местах. Ключевые слова были те же: «сын, изумруд, деньги», но чего он хочет от меня, я не понимал.

— Стоп, стоп! — остановил я его. — Командир Гада, я тебя понял: «песар, замарод, пайса»! Но ты пойми меня тоже! Я не знаю, что там произошло. Это все-таки сто пятьдесят штук — такие деньги не лежат под подушкой, их надо найти.

Гада перебил меня и минуты на две держал слово. И знаете что? Все это время он не был агрессивен, он не угрожал. Он просто очень переживал и просил — не униженно, с достоинством, — но просил меня снять с его души эту тяжесть.