Афганская бессонница

Мне очень захотелось приложиться к своей фляжке, но при моджахедах делать этого не стоило. В последний день рамадана, да еще алкоголь! Хотя наверняка от меня все равно разило, как из самогонного аппарата. А, черт с ним! Я достал фляжку и, покашливая, чтобы показать, как я болен и нуждаюсь в лекарстве, сделал три больших глотка. Мои спутники не возмутились, даже сочувственно покивали.

Я подошел в дверце машины и взялся за ручку. Вертолет, четко выделяющийся в розовых предзакатных лучах, уже скользил над голыми каменистыми склонами на север от города. И пусть себе! Но я зря себя успокаивал — я знал, что я сотню раз успею пожалеть, что не остался на его борту.

И тут я застыл в ужасе. Там, где только что был вертолет, произошла яркая вспышка. Через секунду, когда до нас долетел шум взрыва, на этом месте осталось лишь густо-серое, с черными подпалинами облачко.

Знаете, что пронеслось у меня в голове? Та молитва, которую я произносил все время, когда мы чуть не разбились по пути сюда. «Владычица моя, Пресвятая Богородица, спаси и защити мя!»

3. Артобстрел. Мечеть

Я снова сидел в нашей комнате — министр геологии не успел вернуть себе права ответственного квартиросъемщика. Хусаин принес мне чаю. Я хотел спросить, нашел ли он Хан-агу и отдал ли ему ножичек, но сил на объяснения у меня не было.

Я достаточно повидал смертей. Не говоря уже о том, что мою первую жену и наших близняшек убили на моих глазах. Но это все равно шок — по крайней мере, для меня, по крайней мере, пока. Перед моими глазами стоял Фарук — такой жизнерадостный, такой заразительный в своем веселье от всего, что преподносила ему жизнь. Да, он уже начал меня подозревать, и, скорее всего, нам предстоял непростой разговор. Но я бы сто раз предпочел поговорить с ним начистоту — даже здесь, где я был в его власти, — чем знать, что он мертв. Клянусь, это так! Я знаю, что даже если бы это был формальный допрос, с Фаруком это была бы интеллектуальная игра, некий торг, который в любом случае закончился бы без насилия. Это, конечно, немного безапелляционное заявление. Скажем, мне так кажется — насколько я разбираюсь в людях.

К этим мыслям присоединялись и некоторые эгоистические соображения. Успел ли Фарук поделиться с кем-то своими подозрениями в мой адрес? Был ли кто-то еще здесь, в Талукане, в курсе наших странных отношений с командиром Гада? Конечно — не буду лукавить! — смерть Фарука решала для меня большую проблему, и я не мог об этом не думать. Но все равно, если проблема еще существовала, я бы предпочел решать ее с Фаруком.

Со двора послышался звук запускаемого дизельного движка, и в комнате вспыхнул свет. Сейчас принесут ужин, последний праздничный ужин рамадана. Я достал еще по две таблетки из упаковок и проглотил их с глотком чая. От горячего ли чая, или просто от жара я был весь мокрый, в носоглотке резало так, как будто там была открытая рана. Я достал полотенце и вытер лицо и шею. И невольно улыбнулся: сколько раз по всему Востоку я видел сцену, как в тени брюхатые мужчины с висящим на шее полотенцем пьют чай, потом стягивают полотенце и промокают им все доступные части тела. Вот и я сейчас выглядел так же.

А дальше случилось вот что. Я услышал несколько далеких хлопков, потом гул летящих снарядов, а потом, совсем близко, оглушительные разрывы. Взрывы доносились со всех сторон, и спереди, и сзади, и теперь, кроме них, не слышно было уже ничего. Талибы не стали дожидаться утра. Не знаю, по какому календарю они считали и какие у них доктринальные различия с исламом моджахедов, но они возобновили военные действия прямо с заходом солнца, натощак.

Помните, я в один из вечеров, когда весь город опустел перед ужином, подумал, что сейчас его можно взять голыми руками? Мне не одному такая мысль пришла в голову.

А еще сегодня утром, когда я пытался убедить себя, что моя болезнь — ерунда, я сказал себе: «На войне как на войне!»? Вот, добился своего! Я становился суеверным.

Я вышел во двор, по которому сновали наши охранники. Они бегали деловито, не суетясь, без каких-либо эмоций. Обычное дело — война! Старший караула заметил меня и, видимо, вспомнил, что под его охраной остался иностранец. Он кивнул мне, мол, я видел тебя, сейчас тобой займемся. Я стоял и смотрел на посветлевшее от разрывов небо, на первые клубы дыма и зарево пожара где-то неподалеку.

Один из снарядов разорвался совсем близко, метрах в пятидесяти — похоже, талибы били по казарме моджахедов. Осколком над моей головой срезало голую ветку и уронило ее к моим ногам. Я вернулся в дом — оставаться под обстрелом было глупо.