Афганский дневник

— Думал: надо же ребят все-таки вытаскивать! Представлял себя на их месте. Они ведь тоже профессионалы, понимали ситуацию. Продукты, патроны распределили на много дней. Но еще сутки — и лететь за ними на вертолете не было бы смысла: даже если сядешь где-нибудь на склоне, продержишься несколько минут, они все равно не дойдут — сил не останется. И когда я высмотрел те самые два камушка, стал торопить Белова домой — дозаправить машины, чтобы поскорее вернуться.

В рассказе Владимира Павловича меня интересовали не столько технические тонкости, сколько психологическая мотивировка его действий. Ведь иной подвиг можно совершить в состоянии нервного возбуждения, не, думая об опасности, может быть даже не сознавая ее. Владимир Павлович отлично понимал, на что он идет, это был подвиг профессионала. Как же, наверно, трудно решиться на то, о чем знаешь, что сделать это невозможно!..

Поэтому в Апполонове меня интересовало все, и все, кстати, оказалось интересным. Вот его краткая анкета.

Происхождение. Старший сын в многодетной семье. Отец, Павел Феофанович, — знаменитейший в Башкирии пчеловод, прошел всю Отечественную, дважды был ранен, инвалид войны.

Своя семья. У Владимира Павловича две дочери, о которых говорит с нежностью. Младшая — студентка, старшая уже закончила институт, вышла замуж. «За военного?» — «Конечно!» — «Летчика?» — «Нет, за техника. Они тоже авиаторы».

Философия службы. Основной постулат Апполонов сформулировал коротко и четко: «За уважение народа служу».

…Еще одна наземная встреча — в Кабуле, в афганском, высокого ранга штабе. Там сначала упомянули при мне полковника-летчика, с которым связана какая-то необычная история, но сказали, что об этом человеке и об этой истории надо писать очень осторожно, потому что вообще-то такому человеку по служебному рангу летать уже не положено, да и возраст у него велик, и голое изложение событий может создать впечатление, будто техника у нас отстает, а это неверно — просто так уж сложилась конкретная ситуация…

На прямой вопрос, что же все-таки совершил этот высокопоставленный пожилой летчик, помявшись, ответили:

— Мост мешками взорвал.

Дальше сработал элемент журналистского везения. Узнав, что полковника в штабе не предвидится, я все же задержался, зашел к знакомым авиаторам — их многолюдный кабинет был как раз напротив полковничьего, мы попили по местной традиции чайку, поговорили «за жизнь», а через полчаса на пороге вдруг выросла высоченная могучая фигура полковника Б.

— Ага, сказал он. — Чай пьете, про штабные подвиги рассказываете.

Сказал это по-русски, успев, видно, узнать, что в штаб пришел советский журналист.

Маленькое отступление. Меня спрашивали и до сих пор спрашивают, как удавалось общаться с афганцами, не зная афганского языка. Приходится объяснять, что единого языка в Афганистане не существует, а есть целых три группы языков — иранская, индийская, тюркская. Правда, около четырех пятых населения говорит на двух, самых распространенных языках: на пушту — это язык чисто афганских племен, пуштунов, и на дари — литературном новоперсидском языке. Пушту имеет около пятидесяти территориальных и письменных диалектов. Множество диалектов и говоров есть и у дари. Языковая ситуация столь запутана, что, по логике вещей, из нее просто обязан существовать какой-нибудь простой выход. И он для советского человека действительно прост: распространенный в Афганистане дари в силу ряда исторических причин очень близок к языку нашей Таджикской ССР. Так что если в командировках неподалеку оказывался солдат-таджик, то языковая проблема переставала существовать. Помогало и приличное знание многими афганскими офицерами, особенно летчиками, русского языка. Помню, как летчик-истребитель капитан Мухтар Голь остроумно возразил однажды на мой комплимент, что он-де отлично говорит по-русски:

— Я по-русски не говорю, я по-русски шпарю!

Полковник Б. тоже «шпарил», не спотыкаясь даже на идиоматических оборотах, — сказывалось долгое, а теперь и постоянное общение с нашими авиаторами.

Должен, однако, заметить, что свое знание русского полковник поначалу использовал для словесных маневров: мало ли чего с кем случается, в печати надо говорить о типичном… Неожиданно помогли хозяева кабинета, которым тоже хотелось послушать Б., начали меня демонстративно убеждать, что историю слишком раздули, что мост и без мешков бы упал — такой слабенький мостишко… Полковник на это обиделся:

— Записывайте. А вы, молодежь, слушайте и учитесь.

Излагаю рассказ В. по блокноту, без рассуждений и комментариев.

«Мы проводили операцию против душманов, дело было на северо-востоке, в горах. Там над рекой стоял длинный узкий мост. Душманы по этому мосту туда-сюда ходят: ни окружить их, ни от базы отрезать. Вызывает меня генерал-лейтенант, руководитель операции: надо, говорит, мост взорвать, после операции восстановим, другого выхода нет. «Есть, отвечаю, взорвем».