Афганский дневник

Когда подходили к машине-салону, Скобелев, не ступая на железную лесенку, ухватился за высокую скобу, без видимых усилий подтянулся, распахнул дверь. Он вошел, и в рассчитанном на четверых салоне сразу стало тесновато, но зато и как-то уютно, надежно. Включили свет, сели на покрытую солдатским одеялом откидную койку перед дощатым, тоже откидным столиком. Внутри салон был похож на вагонное купе, даже сетчатые маленькие полочки над койками были такими же, как в поезде. С одной из этих полочек Евгений Константинович достал транзисторный приемник в кожаном футляре, покрутил колесико настройки.

— Передаем концерт для тех, кто в море. Вот уже третий месяц находится далеко от родных берегов экипаж теплохода…

Мы были не в море и, пожалуй, гораздо ближе, чем экипаж теплохода, от родных берегов. И все же были не дома, а «в поле», как говорят военные, даже если это поле — горы да редкие, затянутые облаками долины между гор. Поэтому, наверно, слушали песню, которую передавали по заявке моряков, с чувством особым, нежным. Скобелев, подперев голову кулаком, подпевал:

Я не хочу судьбу иную…
Мне ни на что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.

Странно, но и в эти минуты расслабления он продолжал выглядеть человеком именно военным, не похожим ни на инженера, ни на крестьянина, ни даже на представителя какой-либо другой признанно мужской профессии, например — геолога.

А впрочем, на кого еще быть похожим, если детство прошло в суворовском, юность — в военном училище, молодость и зрелые годы отданы офицерской службе.

— Иную жизнь, честно говоря, знаю только по рассказам друзей. Хорошо, что их у меня много, — еще днем признался Скобелев.

А день был хлопотливый. Даже не день, а полные сутки, потому что еще вчера вечером Скобелев ездил на боевой разведывательной машине в притормозившее на марше подразделение, взяв и меня с собой.

Бетонное шоссе, освещенное вечерним солнцем, долго петляло по каменистым голым горам, порой под отвесными скалами, по краю ущелий. Затем — поворот в небольшую долину, натужный рев моторов, вздымающаяся почти к смотровым отверстиям в броне жидкая грязь бездорожья…

В полночь Скобелев доложил из отставшего подразделения по рации низким голосом, подчеркивая и растягивая гласные звуки, чтобы радисту в штабе было легче принимать:

— Обстано-овка но-орма-альная. Подразделе-ение находится в райо-оне…

Во тьме прошли к отведенной для ночлега палатке, возле входа умылись обжигающе холодной, с коркой ночного льда водой из рукомойника, легли спать на соседние койки. Ногам было тепло: печь-времянка стояла в центре палатки, но в голову из окна, хоть и прикрытого брезентовой шторкой, прилично дуло. Спали поэтому в шапках, спрятав портупеи под подушку.

Показалось, что сигналист заиграл подъем буквально через минуту. Выезжать было еще рано, но Скобелев, будто и не спал, мгновенно спрыгнул на земляной пол:

— Не могу спать, когда такое слышу, — и вдруг заливисто, по-мальчишески рассмеялся.

Вот и сегодня, уже в своей машине, недолго погрустив из-за песни, Евгений Константинович опять улыбался, подшучивал над событиями лагерного дня, и его широкое лицо с крупными чертами, чуть азиатским разрезом внимательных темных глаз выглядело безмятежно, очень молодо.

Подливая из тяжелого солдатского чайника в стаканы чай, Скобелев неожиданно спросил:

— Встречал когда-нибудь совсем счастливого человека? Можешь смотреть на меня: всю свою жизнь считал и сейчас считаю, что я самый-пресамый счастливый. Нет, ты не думай: я искренне говорю!

Но как не сомневаться, если я уже знал из предыдущих разговоров его биографию. Разве безмятежно счастливой она была?

Отец Скобелева погиб на фронте, мать умерла через два года после Победы. Шестилетним мальчонкой Женя попал в детский дом, затем его усыновили, но потом опять вернули в детдом, из которого он поступил в суворовское училище. Да и офицерская служба начиналась трудно. Вместе с лейтенантскими погонами получил назначение в Заполярье. Край суровый, но Скобелев не унывал. Умного, дельного командира взвода заприметил и взял под опеку большой командир, генерал. Поопекал немного и пригласил к себе в адъютанты. Лейтенант к адъютантству не рвался, о чем честно доложил начальнику. «Пока я здесь служу, будешь командовать взводом», — пошутил генерал. Оказалось, что в шутке была немалая доля правды…

В дверь машины-салона осторожно постучали.

— Входи, гонец! — весело, но с оттенком беспокойства — не случилось ли чего? — крикнул Скобелев.

Вошел, однако, не посыльный, а солдат-истопник.

— Товарищ подполковник, я ваши перчатки принес, большое спасибо. Вы извините только: я их немного испачкал.

— Не беда. Руки-то на посту не мерзли, автомат крепко держал? Это и есть главное. Иди отдыхай и утром не спеши: с печкой сам управлюсь.

Солдат спустился по лесенке, бережно прикрыв за собой дверь, а Скобелев повернулся ко мне: