Афганцы

— Ну, до поражения далеко еще. И учтите, старший лейтенант: обманем мы американцев или нет — не нашего это ума дело. Мы — солдаты. Наше дело — выполнять приказы и как можно лучше. Но, честно говоря, мне самому как-то не верится, что мы можем после стольких лет воины — когда мы на верном пути к победе — уйти как побитые собаки… как американцы из Вьетнама. Но, повторяю, не нашего это ума дело. Частный разговор этот пусть и останется частным. Кто знает, мы еще, может быть, в будущем и до океана дойдем. Но ныне и вам приказываю: по дурости под пули не лезть и своих людей на глупую смерть не посылать. Учтите, за такое геройство карьеры не будет, как старший товарищ вам это говорю. Вы должны понять — раз вы сюда попали, то ваше будущее обеспечено, но при условии, что не будете чудить. Ясно?

— Ясно. А мое первое задание… Я бы хотел…

— Не беспокойтесь, получите всю нужную информацию.

Осокин усмехнулся, встал, подошел к окну, отодвинул тяжелую штору, посмотрел задумчиво на базу, на военную суету. Тут Борисов увидел то, чего не мог заметить раньше в прохладной полутьме кабинета: у полковника было до времени постаревшее болезненно-желтое лицо переутомленного человека. Полковник кивнул головой:

— Да, Афганистан не малина. И меня гепатит не миновал. Кстати, не забудьте прихватить с собой таблетки для воды и профилактические таблетки от желтухи. Ну, да вам все выдадут и все объяснят, мудрость не велика. А вот понять людей вашей группы — это дело потруднее. Слушайте меня внимательно и готовьте вопросы. От того, правильно ли вы меня поймете и нужные ли зададите вопросы, зависит ваша жизнь: белые орлы любят нами питаться, лакомиться, афганское мясо жестче… Да, раз уж я об этом, то советую в плен не попадать. Лучше последнюю пулю или гранату себе оставить, легче будет. Афганцы — народ жестокий. Мучить человека — нет для них лучшего развлечения. Они так и говорят: «Мы этого шурави заставили жить шесть дней». Правда, они со своими, наджибовцами, обходятся точно так же. Такие нравы. Не говорю уж о том, что непременно они вас… да, да, в самом прямом смысле. Слышали вы об этом в Союзе?

— Слышал, но…

— Но думали: наши преувеличивают. На этот раз — нет. Про живые наши обрубки слышали? Без рук-ног, языка, глаз, ушей, х..? Тоже правда, хотя, возможно, молва их численность и преувеличила. Да, грязная эта война, в Корее или во Вьетнаме, говорят, было легче и чище. Тут вообще тыла нет, разве что вот наша база. Кругом враги. Помню капитана Васнецова: он на операции ребенка пожалел — так тот его убил. Нас убивают женщины, старики, старухи… нужно все время следить за руками жителей… любого возраста. И нужно привыкнуть заставлять себя… не стрелять в любого афганца. Ну, этому, надеюсь, вас быстро научат. Говорят, Наполеон в Испании столкнулся с похожей войной. Но, думаю, нам труднее: испанцы как-никак европейцы, можно было предвидеть реакцию населения на те или иные действия. А нам нужно вспоминать басмачей или же возвращаться к опыту завоевания Кавказа.

Полковник нахмурил свое желтое лицо, вернулся к столу:

— Но у басмачей не было стингеров, безоткаток, скорострельных минометов, зенитных пулеметов, пластмассовых мин… Так что война грязная и трудная, это вы должны уяснить себе чётко. У нас тут, спасаясь от эрэсов, можно лечь на скорпиона, к тарантулам на пир попасть.

«Болтает полковник, болтает, а неболтливым себя считает. Испугать меня хочет, что ли? Не на того напал».

Борисов кашлянул.

— Да? Слушаю.

— Вы, товарищ полковник, забыли, что я прошел спецподготовку. Я альпинист, на мастера сдавал. Горами меня не испугаешь.

Полковник рассмеялся неожиданно тонко, с баса перешел на фальцет.

Слушая этот смех, Борисов понял, что сидящий перед ним офицер серьезно болен не только телом, но и душой. «Ну, вымотала тебя война, так поезжай домой, отвоевался, ну и хорошо, дай другим. Сколько ему может быть лет? Не больше, наверное, сорока. А я что же, майором буду в его возрасте? На, выкуси. А смех у него такой, будто вот-вот сам себя укусит».