Афина

Тётя Корки была религиозна. Она сидела в постели, одетая в больничное тряпьё, и упоённо разглагольствовала о Боге, спасении и об отце Фаннинге (с которым нам вскоре предстоит знакомство, как я понимаю). Мне было безразлично. Голос её действовал успокаивающе. Мне хотелось заползти к ней под одеяло и просить у неё защиты. Я задыхался, дрожал, у меня подкашивались ноги, будто я только что одним броском достиг конца каната и теперь, весь в поту, стою, вцепившись в усыпанную блёстками стойку, а внизу зияет огромная, душная пустота, и рано или поздно мне придётся пройти по канату обратно, туда, где дожидается Морден в трико акробата и в мягких блестящих сапогах, и с шальной, бесшабашной усмешкой на губах; всё это будет, но ещё не сейчас. Поднос с тёткиным завтраком стоит на тумбочке у кровати: каша в миске с гнутой ложкой, пустая чашка на блюдце не в цвет, обгорелый кусочек тоста. Она смолкла, но я даже не заметил этого. Я вдруг совершенно изнемог. Она внимательно пригляделась ко мне.

— Эй, — окликнула она меня и ткнула пальцем под рёбра. — Что это с тобой? Привидение увидел?

Тётя Корки была права; мне явился восставший из мёртвых, такой знакомый призрак прежнего меня. О, если бы существовала какая-то законная процедура для изменения прошлого.

3. ПИГМАЛИОН (название полотна — Пигмалион и Галатея), 1649 Джованни Белли (1602–1670)

Масло, холст, 23 х 35 дюймов (58,4 х 89 см)