Афина Паллада

Что значат даже сто тысяч украденных сиклей золота, если народ получил творение Разума, которое переживет и Перикла, и Фидия, и жрецов!

И когда пополз пущенный кем-то слух, что Фидий тайно разбогател на Афине-девственнице, стратег только улыбнулся, зная, как завистливы эпигоны.

Но сокровища государства контролировались и жрецами. Половину золота на парфенонскую статую давали они и теперь потребовали, чтобы скульптор отчитался о плаще Афины.

А плащ уже укреплен на бессмертных плечах.

Поздно ночью коллегия жрецов, судьи и Фидий пришли в храм, где ваятель обязался отчитаться перед лицом самой Мудрости, украшенной молниями, сфинксами, гениями. Четверо младших жрецов несли большие египетские весы. Двое вели жертвенных животных, ласковых и смирных под ножом. Трое внимательно смотрели по сторонам, дабы простой народ не увидел процессию и не решил, что в храме затевается святотатство.

Совершив тайный ритуал, жрецы удалились из святилища. Туда вошли верховный жрец, Фидий с помощником, предварительно омыв руки молоком зарезанной овцы без порока.

Мастера поставили светильник перед богиней, сами зашли за ее прекрасную спину. В мраморном зале гулко раздались удары молота и зубила.

Верховный жрец непрестанно молился, чтобы отвести руку богов от невольных нечестивцев, обнажающих юное тело. Иногда он глядел на лик сереброщитной. Лик этот — норма духовного совершенства, ясности и величия.

Пламя светильника колебалось. Временами свет падал так, что гений Победы в руке богини, казалось, парил в воздухе, а губы Афины, обычно ясной и величавой, выражали скорбь и загадку.

Испуганный жрец, не прерывая молитвы, распорядился сжечь еще быка, облитого вином и медом.

Лицо рожденной Зевсом Истины как будто прояснилось.

Скульптор деловито ходил с молотом вокруг статуи, не обращая внимания на парящую Победу и скорбные губы богини. А когда на ее плечо опустилась сова — символ мудрости, небрежно столкнул священную птицу.

«Гений, — думал жрец. — Он близок к жителям Олимпа, он видывал и не такое!»

Звездный круг в храме, отражающий движение небесного, переместился. Удары смолкли. Фидий призвал членов Ареопага. Под его руководством жрецы осторожно сняли золотую хламиду лучезарной и положили на весы. Долго колебались продолговатые чаши и плясали фигурки Осириса и Тифона, взвешивая судьбу Фидия. Осирис, египетский бог света и жизни, перетянул Тифона, своего брата-убийцу, бога смерти и тьмы.

Полтора сикля золота, считая на сикль священный, оказалось лишним — по царскому сиклю два.

Фидий молча вытирал пот.

Сказал верховный жрец:

— Ты получишь свои полтора сикля — боги не любят случайных, неискренних приношений.

Скульптор не слушал, смотрел на губы бессмертной. Ракурс был новым. Свет преобразил лицо Афины — оно стало живым, со сменой чувств и настроений.

Он уже работал цветом. Теперь осенило прозрение: свет должен стать компонентом в искусстве. Свет и тень. Надо запомнить лицо богини и повторить в мастерской, — ведь больше жрецы не разрешат ему приблизиться к статуе.

Члены Ареопага тоже шептали молитвы, пораженные новым ликом златокудрой воительницы.

Величайший секрет доверила Фидию Афина. Скульптор почувствовал, как посетил его небесный гость, открыв тайну контрастов и противоречий. До этого он знал лишь тайну гармонии.

— Я дарю эти полтора сикля богине! — взволнованно проговорил Фидий. — И вдобавок к ним триста быков, тысячу мер ячменя и два таланта серебра.

Литую одежду укрепили опять на бессмертных плечах.

Мастер запахнул свой плащ — кусок белой аттической шерсти, накинутой на льняной хитон. Подвязал сандалии, поправил кинжал под левой грудью и скрылся в темноте.

За крылатым шаром из голубого камня жрецы доедали быка.

Была уже полночь.

Фидий лежал на диване из душистого лимонного дерева, застланном шкурой африканского зверя. Черный столик ниже дивана. На столике в стеклянных судках рыба, зелень, паштеты, стручки сладкого гороха в пряном соусе. В чеканной кратере вино, смешанное со снегом, привезенным в мехах из гиперборейских краев — мороз в Греции бывал не всегда. С расписанных стен светили каменные лампы, наполненные оливковым маслом.

Рабыни дважды сменили фиалки на голове господина, но Фидий не притрагивался к еде. Изредка пил ледяное вино — ночь жаркая. Из-за шелковой перегородки тихо неслись звуки кифары.

Вошла Электра, рабыня, белокурая, на голову выше Фидия. Ее привезли в детстве из тех стран, где с неба неделями падает снег — по крайней мере так говорила она. Северянка понравилась Фидию на пиру у Перикла, и стратег подарил девочку скульптору.

Электра в венке из роз, в прозрачном пеплуме, с браслетами на руках, прохладных и нежных. Видя печаль своего повелителя, она взяла лиру.

Фидий отвернулся. Она знала, почему. Он не мог ревновать ее к белокурому рабу, одиноко тоскующему на скотном дворе, как не мог ревновать ее к камню, козлу или облаку. Раб не считался человеком, свободные горожанки не стеснялись их в купальнях. Рабы не имели собственных имен, их называли именами их стран и народов. Электра и ее белокурый друг были балты.