Афинская школа

Второй, купивший у Клеопатры ночь, – грек Критон. «Рожденный в рощах Эпикура», то есть поклонник греческого философа, провозгласившего наслажденье высшим благом, он еще и певец любви (певец «Харит, Киприды и Амура»), то есть поэт. Поэт-эпикуреец не раздумывая покупает ночь наслажденья. И пусть цена запредельно высока, но и наслажденье обещает быть нетривиальным.

Третий – аноним, мы не знаем ни его имени, ни занятий. Это совсем еще юнец, чьи щеки «пух первый нежно оттенял». Он неопытен в любви и рвется ее вкусить; скорей всего, Клеопатра – его первая (и последняя) женщина.

Теперь вопрос: для чего этот торг самой Клеопатре? Ей, царице, знавшей любовь римских военачальников, Цезаря, Антония? Зачем ей «неслыханное» – стать «наемницей» незнакомых ей мужчин, утолять их сладострастные желанья?

Первая мысль – от скуки. Ей скучно на пиру, где все течет по обычному руслу. И вот она задумалась и «долу поникла дивною главой». И ей пришло в голову… Здесь не только то поражает, что решилась стать «наемницей» – мало ли нимфоманок? – но назначила такую цену за свою любовь. Любовь – смерть. То есть эта ночь должна проходить под знаком смерти. Она знает, что он погибнет, и он знает, что утром погибнет. Это намного страшней, чем быть «у бездны мрачной на краю». Там есть у тебя хоть тень надежды на спасение, на выход из узкого прохода на простор, здесь же только эта ночь, а за ней – гибель, мрак, бездна. Без альтернатив. Ужасно. Понятно, что в этом случае Киприда – не легкая, веселая богиня любви и красоты, а «мощная» Киприда. К ней взывает Клеопатра, к мощной страшной Киприде, и к подземным царям – «богам грозного Аида». К тому свету она взывает, к подземному миру, ведающему мертвыми. Ибо за ее любовью следует смерть. И здесь, похоже, ею движет не только скука, но и сладострастье самки богомола, откусывающей партнеру голову после совокупления.

Лермонтовская царица Тамара еще страшней Клеопатры. Она коварна и зла. Она заманивает всех подряд мужчин – воинов, купцов, пастухов. А затем, после ночи любви, предает ночного любовника смерти. Прямой договор Клеопатры подменен здесь коварной ловушкой, хотя схема остается той же самой – ночь любви, за которой следует смерть. Лермонтов предвосхищает последние строчки баллады о «безгласном теле», несомом волнами, поразительным сравнением. Ночь любви со сладострастной царицей сопровождается странными дикими звуками. «Как будто в ту башню пустую \ Сто юношей пылких и жен \ Сошлися на свадьбу ночную, \ На тризну больших похорон». Сравнение амбивалентно: здесь одновременно и свадьба, и похороны. И в общем – то и другое верно, одно перетекает в другое. После убийства ночного гостя Тамара волей или неволей продолжает игру. Ее «прости», произнесенное из окна спальни и обращенное к «безгласному телу», сброшенному в Терек, звучит странно. В случае Клеопатры любовь завершается смертью. Лермонтов же свою балладу кончает словно бы новым любовным призывом. «И было так нежно прощанье, Так сладко тот голос звучал, Как будто восторги свиданья И ласки любви обещал». Звучит как насмешка, но нет здесь насмешки. Это опять та же самая амбивалентность: смерть обещает любовь, хоть и иллюзорную.

Что это за любовь? И можно ли ей противопоставить что-то другое?

Все же в европейской традиции любовь – это чувство конкретное. Его объект имеет имя. Если тебе все равно, с кем ты имеешь дело, то это уже физиология, секс. И еще одно: от Библии идет: плодитесь и размножайтесь. Человеку заповедана любовь мужчины и женщины, приводящая к появлению потомства. Самый распространенный тип любви на протяжении веков – любовь супружеская, любовь в семье. Эта любовь сакрализованная иудейской и христианской религией, получила у них форму одного из священных «таинств» – «таинства брака». То, что изображено в «Египетских ночах», сильно отличается от европейского канона по всем пунктам. Любовь здесь направлена только на удовлетворение сладострастия, на получение удовольствия. Мужчина – властитель должен это удовольствие получить, а женщина должна его дать, вооружившись «всеми тайнами лобзанья и дивной негой».

Что могло привлечь в этой теме Пушкина? Почему он искал среди современниц ту, что могла бы бросить мужчине «вызов Клеопатры»? Я думаю, его влекла грандиозность требования женщины. И, уже во вторую очередь, грандиозность жертвы мужчины.

В XX веке в России я, пожалуй, знаю лишь одну женщину, способную поставить перед мужчинами «условие Клеопатры». Это подруга революционного поэта, его ускользающая любовь… А он сам, скорей всего, был бы способен принять ее условие. Да, эти двое точно могли бы. Оба как-то не помещались в своем времени, хотя их время было масштабным по катастрофичности происходящего.

А больше и не назову никого.