Афинские убийства, или Пещера идей

— За словами всегда скрываются идеи, даже если их не видно, — произнес он, — и только они и важны.* [* Эти последние фразы: «За словами всегда скрываются идеи…» и «только они и важны», вне зависимости от их значения в вымышленном диалоге, представляются мне также ключом-посланием автора, подчеркивающим наличие эйдезиса. Похоже, Монтал, как всегда, ничего не заметил.] — Круглая тень опустилась, когда он наклонил голову. — По крайней мере мы верим в независимое существование Идей. Представлюсь: меня зовут Диагор, я из дема Медонт, преподаю философию и геометрию в школе в садах Академа. Ну, знаешь… которую называют Академией. В школе, которой руководит Платон.

Гераклес тряхнул головой в знак согласия.

— Я слышал об Академии и немного знаю Платона, — сказал он. — Хотя должен признать, что в последнее время нечасто вижу его…

— Неудивительно, — откликнулся Диагор. — Он очень поглощен составлением новой книги, «Диалога об идеальном правлении». Но я пришел говорить не о нем, а об… об одном из моих учеников: Трамахе, сыне вдовы Этис, юноше, которого несколько дней назад загрызли волки… Ты знаешь, о ком я говорю?

Мясистое лицо Гераклеса, наполовину освещенное светом лампы, было непроницаемо. «А, так Трамах учился в Академии, — подумал он. — Вот почему Платон пришел к Этис с соболезнованиями». Он снова кивнул и сказал:

— Я знаком с его семьей, но не знал, что Трамах учился в Академии…

— Учился, — ответил Диагор. — И хорошо учился.

Сплетя головки своих толстых пальцев, Гераклес сказал:

— И загадка, которую ты принес мне, связана с Трамахом…

— Вплотную, — подтвердил философ.

На минуту Гераклес задумался. Затем шевельнул рукой.

— Хорошо. Расскажи как можно лучше, и посмотрим. Взгляд Диагора Медонтского затерялся в заостренном контуре головки пламени, пирамидкой возвышавшейся над фитилем лампы, в то время как с губ его стекали слова:

— Я был его ментором и гордился им. У Трамаха были все благородные качества, которых Платон требует от тех, кто хочет стать правителем города: он был так красив, как бывает лишь благословленный богами; умел спорить с умом; его вопросы всегда попадали в точку; поведение было примерным; дух его вибрировал в гармонии с музыкой, а стройное тело было подчеркнуто гимнастическими упражнениями… Скоро он должен был достичь совершеннолетия, ему не терпелось служить Афинам в армии. Хоть мне и жаль было думать, что скоро он покинет Академию, сердце мое радовалось, зная, что его душа уже узнала все, чему я мог научить его, и была вполне готова познать жизнь…

Диагор замолчал. Взгляд его неотрывно следовал за тихим колебанием пламени. Он продолжил устало:

— И тогда, примерно месяц тому назад, я начал замечать, что с ним творится что-то странное… Он выглядел озабоченным. Пропала сосредоточенность на уроках, наоборот: в стороне от своих товарищей, прислонившись к самой дальней от доски стене, он был безразличен к лесу из рук, которые вздымались, как головы на длинных шеях, когда я задавал какой-нибудь вопрос, будто бы мудрость перестала интересовать его… Вначале я не хотел придавать значения такому поведению: ты же знаешь, в этом возрасте много проблем, и они быстро возникают и бесследно исчезают. Но его безразличие не проходило. И даже усилилось. Он часто уходил с уроков, не появлялся в гимнасии… Некоторые из его товарищей тоже заметили эту перемену, но не знали, чем объяснить ее. Может, он был болен? Я решил поговорить с ним по душам… хоть и считал еще, что проблема его будет незначительной… возможно, любовной… ну, ты понимаешь… в этом возрасте такое часто случается… — Гераклес с удивлением заметил, что Диагор покраснел, как подросток. Перед тем, как продолжить, он сглотнул слюну: — Однажды вечером, на перемене, я нашел его в саду, в одиночестве, около статуи Сфинкса…

Мальчик стоял среди деревьев удивительно тихо. Казалось, он рассматривал каменную женскую голову с львиным телом и орлиными крыльями, но его длительная неподвижность, так похожая на неподвижность статуи, говорила о том, что мысли его витали очень далеко отсюда. Мужчина застал его в такой позе: он стоял, прижав руки к телу, слегка наклонив голову, держа пятки вместе. Вечер был холодный, но на мальчике была лишь легкая, короткая, как спартанские хитоны, туника, развевавшаяся на ветру и открывавшая его обнаженные руки и белые ноги. Каштановые волосы его были перевязаны лентой. На ногах были красивые кожаные сандалии. Заинтригованный мужчина приблизился, но в это время мальчик заметил его присутствие и обернулся.

— А, учитель Диагор. Вы здесь…

И он развернулся, чтобы уйти. Но мужчина сказал:

— Постой, Трамах. Я как раз хотел поговорить с тобой наедине.

Мальчик остановился спиной к нему (две голые белые лопатки) и медленно обернулся. Мужчина заметил скованность его мягких очертаний и, пытаясь показаться дружелюбным, улыбнулся, чтобы успокоить его. Он сказал:

— Ты не замерз? Тут холодно, а ты почти раздет…

— Я не замечаю холода, учитель Диагор.

Мужчина ласково провел рукой по волнистому контуру мускулов левой руки своего воспитанника.