Афинские убийства, или Пещера идей

«Возможно, их власть простирается до архонта-царя, — взволнованно думал Гераклес. — В конце концов, к их сообществу может принадлежать каждый…» Но уже спустя минуту он рассуждал спокойнее: «По простой логике, если бы они дошли до верха, они чувствовали бы себя в безопасности, но, напротив, они ужасно боятся, что их раскроют». И он сделал заключение: «Быть может, они могущественны, как боги, но человеческое правосудие их страшит». Он снова настойчиво постучал в дверь. В темноте крыльца появился мальчик-раб.

— Снова ты, — улыбнулся он. — Хорошо, что ты приходишь так часто. Твои посещения всегда сопровождаются вознаграждением.

У Гераклеса уже были наготове два обола.

— В этом доме темно, и без такого провожатого, как я, ты мог бы заблудиться, — сказал мальчик, ведя Гераклеса по мрачным коридорам. — Знаешь, что говорит Ифимах, мой друг, старый раб?

— Что же он говорит?

Маленький проводник остановился и понизил голос.

— Что давным-давно кто-то здесь потерялся и умер, так и не найдя выхода. И иногда по ночам его можно встретить в коридорах — он белее и холоднее халкидского мрамора и очень вежливо спрашивает, где выход.

— Ты его когда-нибудь видел?

— Нет, но Ифимах говорит, что видел.

Они снова зашагали вперед, а Гераклес заметил:

— Ну так не верь, пока сам не увидишь. Все, что нельзя увидеть, — это только набор мнений.

— По правде говоря, когда он рассказывает об этом, я притворяюсь, что мне страшно, — радостно добавил мальчик, — потому что Ифимаху нравится меня пугать. Но на самом деле мне не страшно, а если однажды я встречу мертвеца, я скажу ему: «Выход по второму коридору направо!»

Гераклес от души расхохотался.

— Ты молодец, что не боишься. Ты уже почти эфео.

— Да, почти эфеб, — с гордостью подтвердил мальчик.

Навстречу им прошел усеянный червями человек. Он не взглянул на них, потому что его глазные впадины были безнадежны. Он молча прошел мимо них, унося за собой запах тысячи кладбищенских дней.* [* Думаю, нет необходимости говорить, что этот труп — не призрак, а эйдезис: мальчик и Гераклес не видят его так же, как не могут видеть, к примеру, знаки препинания в тексте этой книги.] Когда они подошли к трапезной, мальчик промолвил:

— Ну вот, подожди здесь. Я предупрежу хозяйку.

— Благодарю тебя.

Они расстались с веселым сообщническим жестом, и Гераклесу вдруг подумалось, что этим жестом он навсегда прощается не только с мальчиком, но и со всем этим мрачным домом и со всеми его обитателями, даже со своими собственными воспоминаниями. Казалось, весь мир умер, и знает об этом он один. Однако по какой-то странной причине больше всего его печалило расставание с мальчиком: даже его воспоминания, слабые или долговечные, ценные или поверхностные, казались ему менее важными, чем это прекрасное умное создание, этот маленький мужчина, имени которого — кто знает, по какой таинственной случайности или по какому ироничному постоянному стечению обстоятельств, — он до сих пор не знал.

Первым, как всегда, появился голос Этис.

— Слишком много визитов за последнее время, Гераклес Понтор, если речь идет о простой вежливости.

Гераклес, не видевший, как она подошла, приветственно склонился перед ней и ответил:

— Дело не в вежливости. Я обещал тебе вернуться и рассказать о том, что я узнаю о твоем сыне.

Помолчав какое-то мгновение, Этис махнула рукой в сторону рабынь, которые тут же бесшумно покинули трапезную, и с присущим ей достоинством указала Гераклесу на ложе, а сама прилегла на другое. Она была… Элегантна? Прекрасна? Гераклес не смог подобрать определения. Ему показалось, что большая часть ее зрелой красоты заключалась в легко тронувших щеки белилах, в тенях вокруг глаз, в блеске брошей и браслетов и в гармонии ее темного пеплума. Но ее суровое лицо и гибкие формы сохранили бы свою мощь и без всякой помощи… а возможно, приобрели бы и новую силу.

— Мои рабы не предложили тебе даже сухого плаща? — произнесла она. — Я прикажу их выпороть.

— Ничего страшного. Я хотел поскорее увидать тебя.

— Велико же твое желание поведать мне то, что ты узнал.

— Это так.

Он отвел взор от темного взгляда Этис. Зазвучали ее слова:

— Тогда говори.

Уставившись на свои полные руки, скрещенные на ложе, Гераклес произнес:

— Когда я был здесь в последний раз, я сказал, что у Трамаха была какая-то проблема. Я не ошибался: она у него была. Конечно, в его возрасте в проблему превращается любой пустяк. Души молодых — мягкая глина, и мы лепим из них, что хотим. Но они никогда не защищены от противоречий, от сомнений… Им необходимо строгое воспитание…

— У Трамаха оно было.

— У меня нет ни малейшего сомнения, но он был слишком молод.

— Он был мужчиной.

— Нет, Этис: он мог бы стать им, но Парка не дала ему этой возможности. Он погиб еще ребенком.

Последовала тишина. Гераклес медленно погладил серебристую бородку и промолвил:

— И, возможно, в этом и заключалась его проблема: ему не дали стать мужчиной.