Афинские убийства, или Пещера идей

В его видении она могла поджечь волосы и стегать холодный воздух этим опасным хлыстом; или закинуть пылающую голову назад так, что кость гортани прорезала мышцы шеи, словно стебель лилии; или кричать, будто прося о помощи, призывая олененогого Бромия; или запеть быстрый пеан в ночной орейхасии – беспрерывном ритуальном танце, который заводят женщины на горных вершинах в зимние месяцы. Известно, что многие из них безвозвратно погибают от холода и изнеможения; известно также, хотя ни один мужчина никогда этого не видел, что во время таких плясок п руках женщины держат опасных змей с молниеносным ядом и красиво свивают их хвосты, как юная дева свивает руками венок из белых лилий; говорят еще, хотя наверняка этого никто не знает, что в эти опасные ночи быстрых барабанов женщины превращаются в нагие силуэты, отсвечивающие кровью от виноградного сока и света костров, и оставляют на снегу поспешные, быстрые следы босых ног, как раненная охотником добыча, не слыша крика о помощи своего благоразумия, которое, подобно стройной деве в белых одеяниях, напрасно молит прекратить обряды. «На помощь!» – взывает голосок, но напрасно, ибо опасность в глазах танцовщиц – сверкающая лилия, растущая на другом берегу реки: никто из них не избежит искушения ринуться вплавь, и не думая просить о помощи, и стремительно плыть, пока руки не коснутся цветка и не поднимут его. «Осторожно: вокруг опасность», – взывает голос, но лилия слишком прекрасна, и юная дева не слышит его.

Все это было в его видении, и он принял это на веру.[17]

– Странные вещи видишь ты во взглядах людей, Диагор, – добродушно усмехнулся Гераклсс. – Уверен, что наша гетера иногда танцует в Лснейских процессиях, но, честно говоря, считать, что она вместе с менадами бьется в экстазе в честь Диониса, исполняя опасные обряды, которые и сохранились-то, наверное, только в каких-нибудь фракийских земледельческих племенах в далеких пустынных горах Эллады, – это слишком. Боюсь, что взор твоего воображения острее взгляда Линкея…

– Я поведал тебе о том, что я видел очами разума, – возразил Диагор, – которые способны видеть чистую Идею. Не отвергай их так быстро, Гераклес. Я уже пояснил тебе, что мы – приверженцы разума, но считаем, что есть нечто превыше его, чистая Идея, свет, пред которым все мы, живые существа и вещи, населяющие мир, являемся лишь смутными тенями. И иногда лишь миф, сказка, поэзия или сон помогают нам описать ее.

– Пусть будет по-твоему, но я не вижу в твоих Идеях пользы, Диагор. Я доверяю тому, что могу увидеть своими глазами и проверить собственной логикой.

– И что увидел в этой девушке ты?

– Немного, – скромно ответил Гераклес. – Увидел только, что она нам лгала. – Диагор резко остановился и оглянулся на Разгадывателя, который мягко, слегка виновато улыбнулся, как ребенок, которого бранят за опасную выходку. – Я расставил ей ловушку: завел речь об отце Трамаха. Ты же знаешь, Мерагра приговорили к смертной казни много лет назад, обвинив его в сотрудничестве с Тридцатью…[18]

– Знаю. Тяжелый был суд, как в деле победителей при Аргинусах, ибо Мерагру одному пришлось заплатить за провинности многих. – Диагор вздохнул. – Трамах никогда не хотел говорить со мной о своем отце.

– Вот именно. Ясинтра сказала, что Трамах с ней почти не говорил, но она хорошо знала, что его отец погиб в бесчестье…

– Нет, она просто знала, что он погиб.

– Вовсе нет! Я уже объяснял тебе, Диагор, что разгадываю только то, что могу увидеть, а я вижу то, что мне говорят, так же хорошо, как вижу сейчас факелы на городских воротах. Все, что мы делаем или говорим, – это текст, который можно прочесть и истолковать. Помнишь ее точные слова? Она не сказала: «Его отец погиб», она сказала: «У него не было отца». Так обычно говорят, отрицая существование человека, о котором не хотят вспоминать… Именно так сказал бы о нем Трамах. И спрашивается: если Трамах рассказывал этой гетере из Пирея об отце (а о нем он не хотел говорить даже с тобой), что еще он мог рассказать ей, о чем ты не знаешь?

– Так, значит, гетера лжет.

– Думаю, да.

– Значит, я тоже был прав, утверждая, что она нам лгала. – Диагор заметно подчеркнул свои слова.

– Да, но…

– Убедился, Гераклес? Очи разума также видят Истину, хотя и другими путями.

– К сожалению, я не согласен, – возразил Гераклес, – потому что ты говорил об отношениях Трамаха с гетерой, а я думаю, что это – единственное, о чем она не солгала.

Пройдя несколько тихих поспешных шагов, Диагор сказал:

– Твои слова, Разгадыватель загадок, – быстрые опасные стрелы, вонзившиеся в мою грудь. Я готов был поклясться богами, что Трамах полностью доверял мне…

– О, Диагор, – покачал головой Гераклес, – ты должен оставить свое благородное представление о людях. Ты закрылся в Академии, обучаешь других математике и музыке, ты напоминаешь мне златоволосую деву с белолилейной душой, прекрасную и доверчивую, ни разу не выходившую из гинекея, которая при виде мужчины закричала бы: «На помощь, на помощь, я в опасности».

– Не надоело тебе смеяться надо мной? – с горечью отозвался философ.