Афинский яд

Можно было любить или не любить Аристогейтона, можно было гадать, хватит ли его красноречия на второй выход, но одно не подлежало сомнению: он произнес великолепную речь, блестящую с точки зрения риторики, убийственную по количеству представленных улик. Публика, пораженная картиной святотатства, в деталях восстановленной свидетелями, была склонна верить Аристогейтону, хотя не все верили охотно.

Перед Гиперидом стояла нелегкая задача. Едва ли он мог найти свидетелей, которые показали бы, что Фрина несовершила того, что совершила. Нужно было изменить отношение присяжных. Лицо Гиперида выражало сильнейшее волнение, резко обозначились скулы. И хотя оратор пытался выдавить обычную добродушную улыбку и принять непринужденный вид, мы все видели, каких усилий ему это стоило. Голос тоже звучал напряженно, прямая спина казалась задеревеневшей. Однако начал он решительно и энергично.

Первая речь Гиперида в защиту Фрины

— Афиняне, я поражен, что мой противник претендует на безупречное знание всех вопросов, связанных с гражданством. Ибо его собственная законопослушность не раз подвергалась сомнению. Более того: право Аристогейтона называться гражданином не единожды оспаривалось в открытом суде, как прекрасно помнят многие из вас. Унаследовав долги отца, он сделал все возможное, чтобы переложить их бремя на государство и вести жизнь нормального гражданина, успев, однако, сто раз заложить и перезаложить свое немудреное имущество. Он заставил других взять на себя его долги, а сам продолжает появляться в судах. Никто не сравнится с ним по количеству поданных — и в большинстве своем несправедливых — жалоб! Я знаю, вы слишком мудры, чтобы позволить ему заморочить вам голову: он утверждает, что обвиняемая — не афинянка и потому ее не должен судить Ареопаг, но все же настаивает на законности этого громкого разбирательства. А может, Аристогейтону просто нравится играть на нем главную роль? И важно ли, кто попал в его сети, пока можно красоваться перед публикой?