Афинский яд

Смерть Филина всколыхнула город, и я заметил, что истина постепенно начинает искажаться. Молва не замедлила сделать из Филина главного виновника описанных выше трагических событий, а преданной рабыне, очарованной его красотой и сумевшей зажечь в нем ответное желание, отводилась роль сообщницы. Руководствуясь личными мотивами (жаждой наживы или страстью к прекрасной сикилийке), Филин убил Ортобула, а затем Эргокла. Образ Эргокла становился все более и более размытым, а его ненависть к Ортобулу постепенно перенесли на Филина. Марилла осталась в людской памяти лишь как прекрасная марионетка, послушное орудие убийства. По отдельным версиям, эта образцово преданная женщина предпочла убить себя, дабы уберечь возлюбленного господина от законной кары.

Счастливым событием стало освобождение Гермии, которого немедля потребовали ее родственники. Женщину объявили невиновной и отпустили, однако мочки ее ушей навсегда остались изуродованными. Посредники взялись уладить затруднения между Гермией и Критоном, чтобы вдова могла получить обратно хотя бы собственное приданое и часть имущества Эпихара. Гермия забрала дочку, разговорчивую малышку Хариту, и уехала из Афин. Фанодем вернул утраченные было позиции. Ровно годом позже (почти день в день) за особые заслуги перед афинянами его назначили в Коллегию по религиозным делам.

Вскоре Гермия снова вышла замуж, и ее избранник с готовностью пустился в тяжбы с Критоном. Критон, которому, несмотря на юный возраст, предстояли бесконечные судебные разбирательства, не был лишен политических амбиций. Однако долги и тяжбы далеко не всегда помеха на политическом поприще, в чем можно с легкостью убедиться на примере Демосфена и Аристогейтона.

Клеофон дал о себе знать, хотя в Афинах его больше не видели. На корабле мальчик сдружился с купцом из Навкратиса, который взял его к себе в дом, сделал помощником, а позже, усыновив, — деловым партнером. Сложно представить наивного Клеофона в роли успешного торговца, но так и случилось, когда тот вырос и возмужал.

Пракситель изваял свою прославленную «Афродиту». Мужчин, пришедших на первый показ чудесной, облеченной сиянием нового мрамора статуи, охватило буквально физическое томление, которое довелось испытать и мне. Вскоре вокруг «Афродиты» разгорелся скандал. Жители острова Кос, которые заказали статую для своего нового храма, отказались платить, смущенные наготой мраморной богини.

Статую купили книдцы, столь же богатые и менее целомудренные. Они не прогадали — толпы людей съезжаются в Книд только ради того, чтобы узреть знаменитую «Афродиту».

Пракситель сдержал слово и подарил Фрине статую Эроса, вместе с очаровательным стихотворением:

Страсть к Фрине возведя до образца,
Пракситель изваял меня для той,
Что вдохновляла смелого творца,
И, в соответствии с его мечтой,
Не стрелами пронзаю я сердца,
А заключенной в камне красотой.

Фрина принесла Эроса в дар Феспии, как и обещала. Теперь туда приезжают влюбленные и эстеты, дабы взглянуть на Эроса работы Праксителя и вкусить сладкой отравы, которая, если верить молве, заключена в самой статуе, а вовсе не в ее луке и стрелах. Прекрасная гетера Фрина прожила долгую и славную жизнь.

В доме Манто все по-прежнему. Надеюсь. Я предпочитаю обходить это заведение стороной с тех пор, как узнал, что Кинара мечтает о долговременной связи со мной. Не могу сказать, что мечтаю о том же самом. Дом Трифены временно пришел в упадок.

Однажды, проходя по базару в Пирее, я чуть не наступил на торговку хлебом — одну из тех женщин, которые варят овсянку и пекут пресные лепешки, сидя на земле возле переносных печей и оглушая прохожих воплями: «Ситион! Ситион!» Еще одна отвратительная старая ведьма с трясущимися руками, рассеянно подумал я. Совершенно случайно я взглянул на торговку повнимательнее, и она вдруг показалась мне смутно знакомой. Ее кривые ноги с трудом носили тело, пальцы были изуродованы, во рту не хватало одного зуба. И все-таки она была моложе остальных. Где-то я встречал эту женщину…

— Фисба? — неуверенно спросил я. — Фиванка Фисба?

Передо мной сидела та самая флейтистка, которая подала Фрине порцию импровизированного цицейона, не подозревая, к чему это приведет. Пытка оставила на ней неизгладимые следы. Торговка хлебом помотала головой.

— У меня теперь другое имя, — сказала она. — Просто купи хлеба и уходи, пожалуйста.

Она говорила, слегка присвистывая сквозь дырку на месте переднего зуба. Это значительно осложняло произнесение слова «ситион» — столь важного для ее новой профессии. Я бросил женщине обол, но не пожелал принять хлеб из ее рук.