Афинский яд

— Понятно, — угрожающе добродушно сказал Аристотель. (В былые дни мне уже приходилось слышать это «понятно», произнесенное тем же тоном и обращенное к ученику, который явно не знал урока, но упорно продолжал нести чушь.) Он не вышел из себя даже при неуместном напоминании о постигшем его огромном горе. Сидя в андроне Ортобула и выслушивая болтовню этого человека с жидкой бороденкой и уродливым наростом на щеке, Аристотель не утратил своей обычной сдержанности и ясности ума.

— Теперь я понимаю, чем вызван твой интерес к этому делу, о Ферамен. Делу, в котором, насколько я вижу, проявляется ум Эвфия и страстное желание Аристогейтона возглавить обвинение. Разумеется, как орудие Аристогейтона — или, если угодно, помощник — ты тоже должен желать успеха. Но мне казалось, у вас нет недостатка в свидетелях. Говорят, суд будет опираться на показания тех, кто был у Трифены в интересующую вас ночь.

— Ну, не все хотят признаваться, что были там, — сообщил Ферамен. — По вполне понятным причинам они предпочли бы держать язык за зубами. Но один прекрасный свидетель у нас есть — это Эвбул, сын Ксенофонта, из дема Мелиты. Этот юноша, ничего не подозревая, предавался развлечениям. Глупо, конечно, и, возможно, не слишком хорошо. Но, в конце концов, молодость есть молодость. Эвбул, сын Ксенофонта, бесспорно поступил как настоящий мужчина, официально заявив об увиденном. Когда он понял, что вот-вот произойдет, его охватил ужас. Но, конечно, он не мог видеть всего. Нам нужны другие показания.

— А рабыни?

— Большинство уже пытали. Какой же шум подняла эта Трифена вокруг своих пташек! — крякнул Ферамен. — Некоторые девочки оказались вольноотпущенницами, что сильно осложняет дело, но и рабынь было предостаточно: поварихи, флейтистки и почти все дорогие шлюхи. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы допросить всех. Но уверен, что на этот раз палачи с удовольствием выполняли свои обязанности.

Погрузившись в воспоминания, он удовлетворенно вздохнул, и я понял, что он наблюдал за тем, как обнаженные девушки кричат на колесе или деревянном столе, как они болтаются в воздухе на веревке.

— Должно быть, наслаждение, которое доставила тебе эта работа, является достаточной наградой, — вежливо и очень спокойно сказал Феофраст.

— В каком-то смысле, да — я же тружусь на общее благо! Эти показания будут оглашены на суде. Не все доверяют словам раба. Нам нужны показания граждан. Знатных людей, которые будут говорить внятно и правдиво, а также произведут хорошее впечатление. Вот мы и пытаемся выяснить, кто еще там был.

— Толпа — это всегда препятствие, — предположил Феофраст. — К тому же, дело, видимо, было поздней ночью. Темень, шум, всюду толкутся люди… Да, природа вашего затруднения вполне понятна.

— Ты прав. Вижу, свои бордели вы знаете хорошо, — хмыкнул Ферамен. — Да, всех не выследишь. Беда в том, что собралась толпа — это ты верно отметил, — толпа пьяных, довольно внушительная. Каждый может сказать, что он не уверен, кто там еще был, такой стоял шум и гвалт. Люди разбрелись по комнатам, кто-то ушел раньше, кто-то позже. Некоторых вообще будет нелегко разыскать, мы их не знаем. Есть, например, некий македонский воин — ветеран, наверное. Молодой мужчина, который, видимо, участвовал в походах Александра и был ранен копьем. Нам известно лишь, что он находился в публичном доме. В Афинах полно македонцев, многие из них ветераны.

— Если македонец нарушил закон, он должен быть наказан. Кроме того, если солдат стал свидетелем преступления, то его долг — рассказать об увиденном, — сухо и беспристрастно произнес Аристотель. — Найдутся такие, которые посоветуют вам не злить Антипатра и не трогать македонских воинов, но знаю, что вас такие соображения не остановят. И я уверен, что вы можете положиться на справедливость Антипатра.

На лице охотника за свидетелями мелькнула растерянность.

— Мы используем всех, кого сможем найти, — сказал он. — На голове у этого македонца был дурацкий венок, поэтому люди не рассмотрели его лица хорошенько. Но все присутствующие обязаны рассказать о том, что знают. Теперь мы увидим, кто истинный патриот — город нуждается в хорошей чистке. И в новых вождях! Это самое главное — новые вожди и новый дух!

— Афины славятся своими вождями, — возразил я.

— Славились, — не без горечи поправил Ферамен. — В последнее время Афины не избалованы достойными людьми, и, видя это, я сам иногда хочу попробовать силы в политике. Демосфен, возможно, и заслужил право носить золотую корону, но как он дискредитировал себя! Своими разговорами довел нас до битвы при Херонее, а сам сбежал с поля боя! Он неоднократно принимал деньги персов и продолжает брать взятки при каждом удобном случае. Что же касается Гиперида — этот после Херонеи просто сошел с ума. Предложил даровать рабам и чужеземцам гражданство! Совсем спятил. Он тратит на баб столько сил и денег, что перестал быть мужчиной.