Афинский синдром

‑ Таких, да не таких, ‑ улыбнулся я, ‑ Во‑первых, он уже теперь знает о нашем существовании, и было бы неосторожно оставлять его в Эдинбурге, во‑вторых, он может еще нам пригодится. Я думаю, что шотландцам в скором времени захочется получить свободу.

‑ Хорошо, ‑ Шульц хотел было что‑то сказать своему спутнику, но вдруг спохватился, ‑ А почему вы сами не объясните ему все?

‑ Пусть он пока не догадывается о том, что я понимаю по‑английски, так надо для дела, ‑ я задумался, ‑ и сестру его мы тоже возьмем с собой. В случае успеха никто ничего не должен знать. Кроме того, в случае провала ее ждет арест, тюрьма или каторга. ‑ Или вы не знаете англичан?

‑ Знаю, как не знать, ‑ Шульц повернулся к шотландцу, и стал говорить ему, ‑ Бобби, этот добрый господин, говорит, что если ты и твоя сестра поможете вернуть супругу и детей бедному герцогу Альфреду, то они заберут с собой твою сестру, и тебя с дочками. Бобби, эти господа из Югороссии. Климат там не хуже, чем в Италии, а их врачи умеют лечить чахотку. Лечить, Бобби, а не продлевать на какое‑то время существование. И за все они не возьмут и пенни. Твои Джудит и Кэтти пойдут в школу, и станут настоящими леди. Если ты и твоя сестра будете помогать нам, Бобби, вам будет хорошо заплачено. Этот русский офицер дает слово. Подумай хорошенько, Бобби, готов ли ты идти до конца.

Парень внимательно выслушал мою речь, а потом поднял вверх правую руку, и торжественно сказал, ‑ Мистер Шульц, передайте этому офицеру, что я клянусь спасением своей души, честью моего рода, памятью предков, что я сделаю все, что в моих силах. Я, Роберт Мак‑Нейл, готов ради счастья своей семьи и спасения моей любимой Мэри отдать свою жизнь без остатка. ‑ Клянусь! ‑ еще раз повторил он.

Когда Шульц "перевел" мне эту фразу, я кивнул, и передал разведчику маленький пухлый конверт, ‑ Хорошо, господин капитан, теперь перейдем к делу. Тут письма Великой Княгине от цесаревича Александра Александровича и герцога Эдинбургского. Как видите, пакет запечатан Малой государственной печатью. Значит, и Государь в курсе всего происходящего. Переведите Бобби вот что.

Шульц повернулся к шотландцу, который внимательно вслушивался в незнакомую для него речь, и приготовился переводить.

‑ Бобби, ваша сестра Энн должна быть крайне осторожна и предупредить... О, нет, так не пойдет. Кто будет слушать какую‑то горничную... ‑ я достал из кармана блокнот, и четким почерком (ага, учили нас писать разборчиво, ибо наши каракули обычно не абы кто читает) написал, ‑ "Ваше Императорское Высочество, попроситесь завтра на морскую прогулку на яхте вашего мужа вместе с детьми. Если не выйдет, то мы придем за вами в три часа пополуночи. Поручик СПН ГРУ Бесоев". Потом я расписался и пририсовал смешного чертика, высунувшего язык ‑ это было мое факсимиле. ‑ Капитан, ‑ сказал я, ‑ в своем письме Цесаревич дает мне рекомендацию, так что вот эту записку Ее Высочеству надо отдать последней. И скажите горничной, чтобы сожгли все, и записку и письма ‑ так будет лучше для их же безопасности.

Шульц хмыкнул, ‑ А что, если эту записку перехватят, и вас будет ждать засада?

Я ухмыльнулся, ‑ А мы придем не в три часа, а в одиннадцать вечера. Тихо выведем Ее Высочество и детишек. Если обнаружим засаду, то при отходе устроим такой кордебалет, что чертям тошно станет. ‑ Понятно?

‑ Вполне, кивнул Шульц, ‑ Я смотрю, господа из Югоросии, вы очень опасные люди...

‑ Только для врагов, ‑ усмехнулся я, ‑ Встречаемся завтра на рассвете на этом же месте. Бобби иметь при себе свою семью с одной сменой белья, больше ничего брать не надо. Его сестра должна быть или на яхте Великой княгини, или с вами. ‑ Честь имею, господин капитан!

‑ Честь имею, господин поручик! ‑ ответил Шульц, и лодка с баркасом начали расходиться в разные стороны.

   17 (5) июня 1877 года. Полдень. Санкт‑Петербург. Аничков дворец.   

 Герцог Сергей Максимилианович Лейхтенбергский.   

До Санкт‑Петербурга я домчался всего за двое суток. Сейчас я с трудом могу вспомнить все подробности своего путешествия. По именному рескрипту Государя к моему вагону на узловых станциях цепляли уже заправленные водой и загруженные углем паровозы, которые тут же срывались с места, и на максимальной скорости мчались все дальше и дальше на север.

И вот, наконец, Санкт‑Петербург. У Николаевского вокзала меня уже ждала карета, которая в один момент довезла меня до Аничкова дворца. Я поднялся по широкой мраморной лестнице, вошел в кабинет цесаревича, и увидел там одновременно встревоженную и обрадованную цесаревну Марию Федоровну. Рядом с ней стояли два ее сына ‑ девятилетний Николай и шестилетний Георгий.