Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний

Человек изящно поклонился путниками. Грация и непринужденность, с какой он это проделал, говорила о том, что дворцовый этикет ему знаком не понаслышке.

— Рад представиться, — с достоинством молвил человек. — Али-баба ибн Раджив-сингх.

— Очень приятно, — промямлили путники и продолжили разглядывать неожиданную фигуру. — Кушать будете? Вон есть бананы и кусок курицы.

— Благодарю, — ответствовал бывший аристократ. — Вы, я вижу, не местные, разрешите поинтересоваться: какими судьбами в наших краях?

— Мы по туристической визе, — вперед прочих ответил Зигмунд. — Осматриваем достопримечательности и культурное наследие Индостана.

— Можно полюбопытствовать: из каких краев путь держите? — продолжил беседу человек из темноты.

— Ох-хо-хо, из Руси Святой чалимся, — устало добавил Афоня. — А это вот мой друг — русский медведь, философ и энциклопедист, звать Зигмунд. Конь Квазимодо, даден русским богатырем для обмена на шемаханскую царевну и кудесник вот еще прибился, он из ашкеназов родом.

— Далеко вас задуло… — закатил глаза человек.

— А Вы, я извиняюсь, монахом местным будете? — вопросил в ответ мишка.

— Нет, я не монах, но живу отшельником уже много лет. Добровольно расстался я со светской жизнью, так сказать, олигарх на покое — я.

История Али-бабы и сорока разбойников, рассказанная им русским путешественникам душной тропической ночью где-то посередине Индостана

История моей активной общественной жизни началась во времена царствования Насир-уд-дин Мухаммад Хумаюна, второго падишаха Империи Великих Моголов, сына Бабура и отца Акбара, посвятившего свою жизнь борьбе с Суридами за власть над Северной Индией. Родился он в Кабуле. И в 1530 Хумаюн унаследовал индийские владения своего отца.

А я в ту пору слыл простым кабульским сиротой. Был, правда, у меня дядя — брат покойного отца моего, но тот издалека наблюдал за моей жизнью, как наблюдают за ростом полевого цветка — поливать не надо, землю рыхлить не обязательно, сам растет, да и ладно. Так и я рос: ел, что подадут на базаре или, что сам украдешь, спал, где ночь застанет. Да вы, наверное, уже видели, что здесь так многие живут. Справедливости ради замечу, что господь наградил меня великим талантом переговорщика. Мне, порой, и воровать не надо было, подхожу к торговцу и так ему, я извиняюсь, могу мозги затуманить, что он сам мне все что хочешь, отдаст.

А тут пришел к власти Насир Хамаюн. Забурлила общественная жизнь. Революционные ветры стали веять над империей Великих Моголов. Падишах реформы разные стал проводить. «Берите, — говорит, — всего, сколько хотите и делайте, что хотите и будет всем счастье». Мои товарищи, с которыми я в подворотне вырос все, придурки, за чистую монету приняли и айда с ятаганами деревни и города шерстить. Кого завалят, у кого просто так все отберут. Куражились, одним словом.

Только понял я, что их веревочка долго виться не будет. Да так оно и вышло. Падишах и сам понял, что его слова не совсем так народ понял, раз безобразничать начал. Да так разбезобразничался простой люд без всяких тормозов, что империя Моголов под угрозой развала оказалась. Стал Насир посылать своих нукеров бандитские шайки, которых расплодилось в ту пору огромное количество, вылавливать и руки им отрубать, а кому и вовсе бошки от тела отделять.

А я же вновь воспользовался своим божьим даром и втерся в доверие к одному могущественному визирю, с руки которого падишах ел и пил, так как доверял во всем без остатка. Визирь тот, Бальтазар-баба, был очень оборотистый мужичок. Ему ни сколько богатства нужны были, сколько нравилась ему сама власть в своем идеальном воплощении. Он, буквально, упивался ей.

Часто бывал я в его дворце. Так вот у него в главном зале была установлена огромная шахматная доска. А на ее поле вместо фигур стояли маленькие скульптурки реальных и очень влиятельных особ нашей империи. А таких в ту пору уже набралось сорок нуворишей. И вот, Бальтазар, бывало, расставит фигуры по полю, в одной ему известной конфигурации, сидит, смотрит и что-то кумекает. Потом начинает ходы делать. Смотрю, а он свои фигуры, что рангом помельче, типа — пешки, под бой ставит. Удивляюсь я поначалу, а потом раз — а у супостатной стороны слон или ладья с доски срубленные исчезают. Я по первости думал, что это он, быть может, так к шахматному турниру готовится, а фигурки с реальными персонажами, это бзик богатого человека. Но потом смотрю, а те персоналии, которых он в своей партии срубил, уже и в яви на плаху поднимаются и их уже некукольные бошки взаправду летят в корзину палача.