Афонские рассказы

Игумен и братья монастыря скорбели о страсти своего послушника и терпели его довольно долго. Но любому человеческому терпению приходит конец, и монахи стали время от времени запирать пьяного Максуда в холодный чулан, а иной раз и поколачивать для исцеления от губительной страсти. Иногда его даже не кормили целую неделю, приковывая пьяницу цепями к холодной сырой стене. Представления с посыпанием головы пеплом и падениями ниц давно перестали действовать на монахов, и Максуд понял, что кредит доверия в этом монастыре исчерпан.

И задумал Максуд-Михаил бродить из монастыря в монастырь, разыгрывая одну и ту же сцену. Когда его покаянию перестанут верить в одной обители, он пойдёт в другую. Эта светлая мысль пришла ему в голову во время отбытия очередного наказания в чулане.

– Какой же гнилой народ эти христиане! – роптал Максуд. – У нас братья-мусульмане давно казнили бы меня, и дело с концом, а эти разглагольствуют о любви, сострадании, а сами устраивают такие жестокие пытки. – И Максуд запел одну песню, которую слышал от тирских евреев, таким образом прикровенно хуливших христианскую веру и Божью Матерь.

«Африканского мальчика красивая матушка как-то раз собралась…» – затянул он горестно и в то же время злорадно, думая, что его никто не услышит. Но незадолго до этого игумен монастыря, ощутив порыв сострадания к Михаилу, послал одного монаха покормить его. Когда тот подошёл к двери чулана, Максуд как раз заканчивал петь богохульную песню. Монах остановился в растерянности – не ослышался ли он, но тут пьяница-араб совсем разошёлся и начал уже безо всякой прикровенности хулить христианство и прославлять Аллаха.

«Магометанин!» – воскликнул про себя монах и побежал к игумену.

Тот сначала не поверил монаху и, собрав несколько почтенных старцев, сам пошёл к чулану. То, что он услышал, рассеяло все его сомнения.

Старцам и игумену теперь нужно было решить, что же делать дальше с Максудом. Будучи магометанином, он много раз причащался Святых Христовых Тайн и к тому же хулил Господа и Его Пречистую Матерь. И, посовещавшись, собор вынес решение: за эти преступления сбросить Максуда со скалы.

Его освободили из заточения в чулане и привели на собор, где Максуд предстал перед теми, кого он так долго и подло обманывал. Его спросили, как можно, предав веру своих предков, в то же время бесчестить веру приютивших и вылечивших его монахов. Не сам ли он – дьявол, вошедший в человека?

Максуд поначалу стал отпираться и божиться, что всё это коварный навет. Но, услышав от достойных старцев те самые слова, что выкрикивал он, сидя в чулане, Максуд сознался во всём.

«Благочестивые старцы, я мусульманин, – сказал он, – и живу в этом монастыре лишь для того, чтобы удовлетворять своё пристрастие к вину, которое нам, мусульманам, запрещено. Моё настоящее имя – Максуд, и я не крещён. Теперь, великодушные отцы, когда вы всё знаете, дайте мне уйти, и больше вы меня здесь не увидите».

«Уйти?! – возмутились старцы. – За те богохульства, за то надругательство над нашей верой и Святыми Тайнами – уйти? Собор решил: ты будешь сброшен с высокого утёса в море. Если Бог захочет сохранить тебе жизнь, Он сделает это Сам. Наш приговор будет приведён в исполнение немедленно».

«Подождите! – воскликнул Максуд. – Отец игумен, благочестивые старцы, дозвольте мне сказать, прежде чем вы бросите меня в бурные волны Эгейского моря!»

Игумен ударил жезлом об пол. «Говори, только быстрей. И не думай, что тебе удастся уйти от расплаты».

Максуд встал на колени. «У нас, мусульман, есть обычай, который мы храним с незапамятных времен. Если иноверец, какие бы преступления он ни совершил, захочет принять ислам, ему все прощается. Не оставите ли вы мне жизнь, если я захочу креститься во отпущение грехов?»

Старцы возроптали: «Ты два года жил в нашем монастыре и не выказывал желания крестится, а сейчас, перед лицом неизбежной смерти, ты извиваешься, как змей». – «Но как я мог пожелать креститься, если с самого начала выдавал себя за христианина, чтобы сохранить себе жизнь?»

«Твоё крещение будет искренним только тогда, – ответили ему старцы, – когда ты примешь его, зная, что всё равно будешь сброшен с утёса».

Раз Аллах не разрешает ему пить вино, подумал Максуд, и не спасает от гнева монахов, хотя он только что восхвалял его, то, может быть, и правда хотя бы отсрочить время казни, приняв крещение. И он согласился.

Игумен приказал отвести Максуда обратно в чулан и, выслушав мнения старцев, в большинстве своём не желавших крестить богохульника, взял слово: