Афонский патерик или Жизнеописания святых на Святой Афонской Горе просиявших

Впрочем, несмотря на такие дивные проявления мира духовного, святой Максим, спустившись с горы, удалился на Кармил — так называется место, где при церкви святого Пророка Илии уединенно спасался старец, — и поведал ему о своих видениях. Старец, сколько строгий в подвижничестве, столько же и недоверчивый к опытам проявления мира духовного, выслушав исповедь его, положительно заметил и передавал впоследствии другим, что Максим обманут мечтами демонскими, отчего и стали с того времени называть его прельщенным, боясь всякого с ним общения и сношений касательно иноческой жизни. Вместо того чтоб огорчиться таким пренебрежением к нему и недоверчивостью, преподобный Максим радовался и приписываемое ему заблуждение обратил в собственную пользу — под видом прелести и гордости скрывал дивные свои подвиги, всеобщим презрением подавлял в себе неприязненное чувство самомнения и глубоко укоренял в своей мысли и сердце смиренномудрие, этот Божественный дар Святаго Духа, составляющий основу и красоту подвижничества. Чтобы лучше утвердить общую молву между святогорцами касательно своего юродства, он избрал себе странный род жизни: не обитал на одном месте, но, как юродивый или помешанный, переходил с места на место; где останавливался на несколько времени, там делал из травы малую каливу, чтобы только поместить многопобедное тело его, потом, спустя немного, сожигал ее и, уходя на иное место, делал новую каливу. От этого и назвали его кавсокаливитом, т. е. сожигателем калив. Нестяжательности его можно дивиться, а не говорить о ней: у него не было даже необходимого — он жил как невещественный и бесплотный и всю свою жизнь провел в местах пустынных и неприступных. Между тем, Божественной благодати, тайных радостей сердца и надежд, как плодов всегдашней молитвы, сокровенного его поста, неподражаемых для обыкновенного человека подвигов и лишений, страннического терпения зимой и летом и постоянного одиночества никто не ведал и не знал. Редко когда удовлетворяя существенным требованиям природы, приходил он к кому-либо из братий, вкушал предлагаемый ему хлеб и небольшую часть лозного вина, как чашу любви и странноприимства. По причине такой его нестяжательности один из святогорцев справедливо отозвался о нем евангельскими словами: воззрите на птицы небесныя, яко ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их (Мф. 6, 26). Так и Максим, как птичка, или, лучше сказать, как бесплотный, носился по горным скалам святогорских пустынь и распинал, по Божественному Павлу, плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. 5, 24).

И при таком ангельском образе жизни, при таких поразительных подвигах и трудах святой Максим долго оставался у всех в пренебрежении, так что и те, которые дивились его жизни, зная чрезвычайные его лишения и скорби, смотрели на него с предубеждением, тогда как он достиг уже высоты и совершенства созерцательной жизни, подобно древним великим отцам Антонию и Павлу Фивейскому, Петру и Афанасию Афонским, сиял благодатью Святаго Духа и удостаивался тайн откровения и видений Божественных. Но не навсегда и он остался в таком положении: мало-помалу, входя в беседы и общение с великими старцами Святой Горы, он был наконец совершенно понят ими, так что вместо прежнего предубеждения они стали смотреть на него с благоговением и, удивляясь благодати Божией, действовавшей в устах его, нарекли его светилом своего времени.