Афонский патерик или Жизнеописания святых на Святой Афонской Горе просиявших

Вскоре пронеслась молва по всей пустыни, в общежитиях и по кельям отшельников, что сын самодержца сербского, оставив царство и возлюбив безмолвие более мира, вселяется с ними: поэтому все желали видеть его. Наступил праздник Благовещения Пресвятой Богородицы — это был храмовый в знаменитой обители афонской, Ватопеде: настоятель и братия пригласили честного инока Савву участвовать в радости торжества и похвальных пениях Пречистой Деве. Пришедший на зов принят был с честью и любовью и, насладившись праздником, осмотрел благолепие чудной обители. Игумен и братия ватопедские с согласия прота всех обителей Святой Горы убедили преподобного поселиться вместе с ними; потом, спустя немного времени, испросил он благословение у игумена идти поклониться прочим обителям Святой Горы, взойти на самую ее вершину и посетить всех рассеянных по пустыни отшельников. Игумен согласился и отпустил с ним опытных иноков, которые бы указали ему все святые места: везде принимаем он был с особенной честью. Совершая трудные пути босыми ногами, путешественник пришел в лавру святого Афанасия, где едва только принял молитву и благословение и дал себе малый покой, как устремился на вершину Афона, куда издавна влекло его желание сердца. Там на коленях простоял он всю ночь на молитве, одождив священную вершину теплыми слезами. Спустившись с горы, посетил он множество постившихся в вертепах, у ее подошвы, где проводили они самое строгое житие, и радовался, что сподобился видеть рабов Божиих, каких трудно встретить на земле. Блаженные эти отцы, хотя еще и не могли называться ангелами, ради плотской своей оболочки, однако ж, поистине были выше человеков, так как упразднились от всего земного, не заботились ни о чем телесном, не занимались ни куплями, ни земледелием или виноградниками: молитвы и слезы были ежедневным их деланием; ум же их всегда был устремлен к Богу; тесные их каливы поросли травой и оглашались только древесным шумом и пением птиц, возбуждавших к прославлению Бога, а некоторые отшельники гнездились в каменных ущельях, земных пропастях и на морских утесах, подобно птицам, где были обуреваемы ветром и дождями, опаляемы солнцем, лишены всякой отрады и где не грозила им опасность от хищников, ибо у них не было ничего, кроме рубища. Пища была по силе каждого: одни изредка питались хлебом, другие — древесными плодами или диким быльем; питием же служила им текущая из камней вода. Все они, однажды отрекшись от всего мирского, уже совершенно забыли мир и мало чем не достигли естества ангельского.

Блаженный Савва, написав на хартии своего сердца такие труды их и такую преданность Богу, глубоко вздыхал и укорял себя за свое нерадение: он со слезами припадал к ногам преподобных, прося их молитвы и благословения, и с сердцем, как бы уязвленным стрелой, возвратился в свою обитель Ватопед, где был принят с прежней любовью. Братия расспрашивали его о странствованиях по Святой Горе и, видя, что он уныл лицом и утратил цвет юности, приписывали это непривычному хождению босыми ногами по камням. Но они не ведали тайны души его, не знали, что желание пустынное снедало самую плоть его и не давало ему покоя. Он пришел к игумену и исповедал ему болезнь сердечную, умоляя отпустить его на подвиг пустынный, но игумен не дал ему на это благословения, пока не утвердится он на первой ступени общежития, чрез послушание. «Все хорошо в свое время, — говорил опытный старец, — ни время, ни возраст не позволяют еще тебе искать столь трудного подвига; к тому же знают, чей ты сын, ибо приход твой не утаился и от державных. Что же если, по смуте человеческого врага, встретит тебя в пустыне муж крови и мы все за тебя приимем поношение?» Не без Промысла Божия последовал этот отказ, чтобы пустынное светило не скрылось в горах под спудом и не лишились света имевшие просветиться от него. Со смирением послушался аввы преподобный и начал разделять с братией труды общежития: работая для каждого, он приобрел общую любовь; днем занимался службой телесной, а ночь проводил в бдении молитвенном, истомляя тело поклонами, как будто душа его заключена была в медной плоти или словно плоть вовсе не принадлежала ему, ибо не чувствовал он никакой усталости; едва позволял себе вкушать немного хлеба и воды, а зной и холод были для него безразличны; зимой довольствовался он убогой власяницей, только для прикрытия наготы, и ходил всегда босыми ногами; огрубевшая кожа ступней его уже не боялась острия камней. Но, враг своего тела, он был обходителен и кроток со всеми: в обители дивились, как в столь юном возрасте и в столь короткое время мог он достигнуть такого совершенства духовного, какое недоступно и многолетним подвижникам.