Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством. Приходящим к ней впервые Фаина Георгиевна говорила:
– Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!
Марии Мироновой она заявила:
– Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили.
– Но ведь так нельзя жить, Фаина.
– А кто вам сказал, что это жизнь?
Миронова решительно направилась к окну. Подергала за ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену.
– Господи! У вас даже окно не открывается…
– По барышне говядина, по дерьму черепок…
– Дорогая, я сегодня спала с незапертой дверью.
– А если бы кто-то вошел? – всполошилась приятельница Раневской.
– Ну сколько можно обольщаться, – пресекла Фаина Георгиевна собеседницу.
«Как вам идет этот халат!» – похвалила я как-то ее наряд. «Деточка, что же мне сейчас может идти, кроме гробовой доски?!» Я продолжала настаивать на своем. Тогда Раневская сказала: «Я поняла, что такое халатное отношение. Это когда встречаешь гостя в халате».
Комическое и трагическое переплеталось в ней и на сцене, и в жизни. Хорошо помню ее слова:
– Деточка, я так одинока! Все мои друзья уже ушли. Даже Бирман, а уж от него я этого не ожидала.
Как-то все актеры ждали прихода Завадского, который накануне получил к своему юбилею звание Героя Социалистического Труда. Устав ждать режиссера, Раневская не выдержала: «Ну, где же наша Гертруда?»
Как-то на гастролях Фаина Георгиевна зашла в местный музей и присела в кресло отдохнуть. К ней подошел смотритель и сделал замечание:
– Здесь сидеть нельзя, это кресло графа Суворова-Рымникского.
– Ну и что? Его ведь сейчас нет. А как придет, я встану.
Когда Ахматова хотела поделиться с Раневской чем-то особенно закрытым, они шли к каналу, где в начале Ордынки был небольшой сквер. Там они могли спокойно говорить о своих делах, не боясь того, что их подслушает КГБ. Они назвали этот скверик «Сквер Лаврентия Павловича».
– Когда я выйду на пенсию, то абсолютно ничего не буду делать. Первые месяцы буду просто сидеть в кресле-качалке.
– А потом?
– А потом начну раскачиваться…
К счастью, мне очень мало надо!
– Как Вы живете? – спросила Ия Саввина Раневскую.
– Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке Бортникову, – отвечала Фаина Раневская.
Как-то на собрании театральной труппы с одной из актрис случилась истерика:
– Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и плюнуть на мою могилу!
Раневская отреагировала:
– Терпеть не могу стоять в очереди!
Когда в Москве, на площади Свердлова, установили памятник Марксу работы Кербеля, Раневская прокомментировала это так:
– А потом они удивляются, откуда берется антисемитизм. Ведь это тройная наглость! В великорусской столице один еврей на площади имени другого еврея ставит памятник третьему еврею!
Когда в Москву привезли «Джоконду», все ходили на неё смотреть. Фаина Георгиевна услышала разговор двух чиновников из Министерства культуры. Один утверждал, что картина не произвела на него впечатления. Раневская заметила:
– Эта дама в течение стольких веков на таких людей производила впечатление, что теперь она сама вправе выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого нет!
Когда приезжал театр Брехта вторично, Елена Вейгель спросила меня: «Почему же вы не играете «Кураж», ведь Брехт просил вас играть «Кураж», писал вам об этом?» Брехта уже не было в живых. Я долго молчала, не знала, что ответить. Потом виновато промямлила: «У меня ведь нет своего театра, как у вас». – «Но ведь genosse Завадский обещал Брехту, что поставит «Кураж». Я сказала, что у genosse Завадского – плохая память».
Крылатую фразу из фильма «Подкидыш» «Муля, не нервируй меня!» Раневская придумала сама. Потом не раз пожалела. Всю оставшуюся жизнь «Муля» преследовала её: так кричали мальчишки при виде её на улицах, эту фразу первой вспоминали при знакомстве с ней. Даже Брежнев на вручении ей в 1976 году (в связи с 80-летием) ордена Ленина вместо приветствия сказал: «А вот идёт наш Муля, не нервируй меня!» Раневская ответила: «Леонид Ильич, так ко мне обращаются или мальчишки, или хулиганы!». Генсек смутился и добавил: «Простите, но я вас очень люблю».
На одесском рынке мужчина продает попугая и индюка. Раневская: – Сколько стоит ваш попугай?
– Тысячу рублей, ведь он говорящий, может сказать «ты дурак». – А индюк?
– Десять тысяч.
– Почему так дорого?
– Самый умный. Он не говорит «ты дурак», но он так думает.
Раневская любила повторять: из жизни нужно, по возможности, устранять все, для чего нужны деньги. Но с досадой добавляла афоризм Бальзака: «Деньги нужны, даже для того, чтобы без них обходиться».