Африка

Женщины, в большинстве своём старые и уродливые, настойчиво топчутся в танце, при этом с любопытством разглядывая воздетые ими же ввысь ветви. При моём появлении они хором заводят какой-то плач с подвываниями. Тем временем переводчик доносит до меня смысл этой песни: «Здравствуй, здравствуй, белый гость, вот он, белый гость, пришёл! Нам можно танцевать, нам можно приветствовать его, здравствуй, здравствуй! Танцуйте, танцуйте, поддайте огня!» Известно, что негры зачастую подгоняют текст своих песен под обстоятельства. Сейчас они таким образом выразили свою радость оттого, что Франсис-Бёф, обычно придирчивый, норовистый и упрямый, наложивший запрет на их танцы, чтобы они не беспокоили его каждую ночь музыкой и пением, а также чтобы они поутру могли работать на строительстве его моста, теперь разрешает всё это по случаю моего приезда. Потому-то сегодня в деревне будет целых два тамтама. Здесь веселье кипит: женщины, выпрыгивая из круга, чтобы потанцевать в центре, хватают горящие ветки и растаскивают их по окружности. Становится светлее, и можно заметить, что среди старух с иссохшей грудью есть и молодые женщины, упругие груди которых в танце подрагивают совсем иначе.

Чтобы не лишать швейцарца удовольствия ночной охоты, спешим к другому тамтаму. Как только негры узнают, что мы идём к ним, все выходят нам навстречу – впереди выступают барабанщики. Мы их не видим – тьма хоть глаз выколи, но по шуму догадываемся, что людей много. Швейцарец направляет на них фонарик, и тут мы видим барабанщиков и их спутников, щурящихся от яркого света. Видно, как за их спинами выскакивают из хижин и сбегаются к нам и другие крестьяне. Вскоре мы оказываемся в плотном кольце местных жителей. Из толпы выделяются трое и поднимают вверх большие деревянные рога, обтянутые кожей. Высокие и ладные музыканты трубят в ночи и вдруг обрывают свою арию.

Что касается танцоров, то здесь особый интерес приковывает к себе старик, который вертит мечом над головой юноши, танцующего с ним в паре, как бы собираясь его изрубить. Негры поют: «Раньше, когда белого человека не было рядом, мы рубили друг другу головы. Теперь белый человек пришёл, теперь не рубим!» Мало-помалу старик входит в раж. Его движения становятся резкими, непристойными, шутовскими. Он катается по земле, подскакивает, раскидывая в стороны руки и ноги. Подходит к нам и поёт, сопровождая песню самыми невообразимыми движениями и такими страстными взглядами, что это уже переходит все границы приличия: «О, если б я был девушкой, я бы расчесал вам волосы!» Я успокаиваю себя тем, что это может относиться только к швейцарцу, который пока ещё при волосах. Когда мы даём понять, что собираемся уходить, музыканты и танцоры хлопают в ладоши, склоняясь прямо к нашим ногам, в пыль, отчаянно, без слов. Надо одарить их, и мой бой, вздохнув, опустошает мешок с монетами и стеклярусом, который он нёс за нами.

О том, как мы со швейцарцем собирались поохотиться, лучше не говорить: несмотря на то, что нас окутывала волшебная, свежая тропическая ночь, а воды ручьёв отражали искрящийся звёздный свет, несмотря на то, что к этим ручьям на водопой зверьё спускалось вереницами, несмотря на то, что мой белый костюм, тот самый, которым я в своё время собирался сразить госпожу Беде, был нещадно исполосован зеленью травы, даже на груди и на плечах, нашей добычей стали всего лишь два кролика, подстреленные швейцарцем, – из десяти, которых высветил его фонарик.

Франсис-Бёф исподволь пытается оставить меня в гостях на целую неделю. Наконец, отчаявшись, восклицает: «И это называется дружба на всю жизнь?! О Боже, ну как люди не понимают, что значит мгновение супротив целой жизни!» Дело в том, что когда мы вернулись с прогулки, он потребовал, чтобы я поклялся ему в дружбе до гробовой доски и за нею тоже, если мы встретимся и там. А всё из-за того, что, как выяснилось, мы читали одни и те же книги и помним наизусть первые строчки одних и тех же стихотворений.

Франсис-Бёф строил свои планы, как лучше скоротать время. Мой же план – расстаться с Сен-Кальбром и присоединиться к этим двум появившимся здесь путешественникам, которые едут в Ман³⁸, – как они говорят, к настоящим людоедам, проживающим на границе с Либерией. Надо, чтобы эти двое взяли меня в свою компанию, то есть предложили мне ехать с ними. Хорошо бы ещё, чтобы кто-то ещё отвёз меня обратно в Буаке, где осталась бо́льшая часть моих вещей: по крайней мере, все полотняные костюмы, кроме этого злосчастного белого, что на мне. Около часа ночи их приглашение наконец прозвучало, и я вздохнул с облегчением, как победитель, выигравший мучительную психологическую борьбу, состоявшую из осторожных намёков и ожидания реакции на них.