Африка, миграции, мифология. Ареалы распространения фольклорных мотивов в исторической перспективе

Не менее яркие отличия от Африки демонстрирует и Сибирь (рис. 97).

Рис. 97. Результаты статистической обработки мотивного состава 30 фольклорных традиций Сибири и Центральной Азии методом факторного анализа, первая и вторая главные компоненты. 1 ГК — 12,6 %, 2 ГК — 8,3 % информации.

Здесь также не только первая, но и вторая главная компоненты, на которые вместе приходится 21 % информации, демонстрируют трансрегиональные тенденции в распространении мотивов. Юг (Монголия и Саяно-Алтай) ожидаемо отличен от севера, а Западная Сибирь — от Дальнего Востока, однако географическое положение не является единственным существенным обстоятельством. Якуты оказываются близки тюркам Южной Сибири: они переселились на север менее тысячи лет назад. Сходство западносибирских и дальневосточных мифологий (2 ГК) позволяет реконструировать транссибирскую общность, затем разорванную якутами и тунгусами [Березкин 2006а]. Буряты — соседи монголов и их близкие языковые родственники, но бурятский фольклор содержит отсутствующие у монголов (и, вероятно, заимствованные от более раннего байкальского субстрата) мотивы, поэтому 2 ГК сближает бурят с хакасами и эвенками.

Представив на схемах все имеющиеся в базе данных североамериканские и североевразийские традиции, мы заметили бы и другие тенденции, обусловленные направлением древних миграций. Но сейчас нас интересует Африка.

Бедность и монотонность африканского фольклора по сравнению с сибирским и американским может объясняться не только ландшафтно-климатическими факторами, о которых говорилось в начале книги, но и обстоятельствами распространения мотивов по континенту. Древнейшие мотивы (вероятно, связанные с ранними сапиенсами) должны были появиться задолго до формирования известной нам этнокультурной карты, поэтому ожидаемо их равномерное распределение по всей территории южнее Сахары. В некоторых случаях это распределение оказывается все же неравномерным (в частности, койсаны несколько отличаются от других групп), однако подобные отклонения столь редки, что на статистику практически не влияют.

Большинство же рассмотренных мотивов, напротив, попали в Африку гораздо позже, когда уже выделились не только главные языковые макросемьи, но и их основные ветви. Эти новые мотивы внеафриканского происхождения не имели связей с актуальной мифологией, были этнически неспецифичны и потому способны легко преодолевать этноязыковые границы. Их распределение в Африке можно сравнить с распределением мотивов европейской волшебной сказки у современных американских индейцев.

Таким образом, материалы сравнительной фольклористики и мифологии мало помогают изучению африканской истории, если иметь в виду взаимоотношения отдельных сообществ внутри континента. Возможно, что какие-то закономерности еще удастся выявить, но для этого база данных должна быть существенно расширена. Пока же из распределения мотивов некоторую историческую информацию можно выделить лишь в немногих случаях, которые на общую статистику мало влияют.

Самая очевидная тенденция — наличие на юге Африки приключенческо-трикстерских мотивов, имеющих ближайшие параллели в Кении и Танзании. Как говорилось, это обстоятельство можно связать с продвижением восточно-африканских скотоводов на юг около рубежа новой эры. Другая тенденция — отсутствие некоторых мотивов в области тропических лесов между восточной Нигерией и центральными районами ДР Конго, при том что эти мотивы хорошо известны как к западу, так и к востоку от данного ареала. Например, африканская часть ареала мотива «расступившиеся воды» разделена лакуной в пределах восточной Нигерии, Камеруна, Габона и западной части бассейна Конго (рис. 53). Похожая лакуна есть на картах распространения мотива ложной вести (рис. 12, 13, 15) и образа зайца-трикстера (рис. 25).

Такие особенности могли возникнуть под влиянием субстрата — не койсанского, как в Восточной и Южной Африке, а пигмейского. Они могли быть также характерны для предков банту, а затем утрачены по мере расселения банту по Восточной и Южной Африке, однако в этом случае непонятна причина появления множества фольклорных аналогий, связывающей Восточную Африку с Западной в обход западной части бассейна Конго, Габона и Камеруна.

Пока подобных закономерностей обнаружено мало, и главный результат проведенного исследования в другом. Сопоставление африканского фольклора с фольклором Евразии позволяет определить место континента в мировой информационной сети на разных этапах ее формирования. Обработка фольклорных материалов показывает, что с тех пор как Сахара перестала быть непреодолимым препятствием для контактов с Евразией, Африка южнее Сахары подвергалась значительному воздействию внеафриканских культур, причем многие связи могут относиться к эпохе, совершенно не освещенной письменными источниками. Этот процесс не был симметричным: приключенческо-трикстерские мотивы африканского происхождения Сахару почти не преодолевали.