АФРИКА NOVA

Признаться честно - у меня давно чесались руки, я попросил легата, лично мне, доверить казнь над этой обезьяной. Он отмахнулся, отвернулся, и ушёл. Квестионарий приказал тащить безногих их двум соратникам, обеих развязав. Но, тут один из них, вдруг выхватил пилум из рук стоящего неподалёку юниора, подпрыгнул.... И оделся на него. Копьё прошло сквозь грудь и вышло с шеи. Он, что–то прохрипел и умер, как мужчина.

Легионеры перерезали всех остальных на месте, и очень скоро их тела трепали псы в канаве, а головы, украсив частокол, глядели вдаль стеклянными глазами.

Остался только мой, словоохотливый притихший мавританец. Я приказал, двоим легионерам, тащить его за мной в восточные ворота. И там, поставив мавра на колени, достал кинжал...

Я думал, поначалу, ему язык отрезать. Но он сжал зубы, и я ударом острой рукояти, ему их раскрошил. Он взвыл от боли, выкатил глаза и стал, как одержимый суккубами брыкаться, харкая в нас осколками зубов и кровью. Солдаты навалились и прижали его к земле. Кинжал я спрятал в ножны и приказал солдатам рот этой обезьяне порвать.

Язык его, испуганной зверушкой, жался к нёбу. Дрожал, теряясь в красной, липкой пене, но, наконец, я взял его покрепче, засунув нумидийцу в глотку пальцы, и...

Он захрипел от боли, я сжал язык его трепещущий в кулак и потянул, прося прощения у Венеры, Юпитера и Весты, и всех других богов, услышавших кощунства от него, в свой адрес..."

(Центурион остановился и снял свой шлем, взяв его подмышку, и хотел было продолжить свой бодрящий экскурс. Но, нас догнали каппадокийцы, десяток всадников, везя с собою тех легионеров, которые остались в лагере, чтобы собрать палатки, когда когорта выступит в дорогу. Был среди них наш «Pupus» -Лонгин Фульгинас).

- "Почему так долго?" – Рявкнул на него центурион.

Лонгин, зная, что оправдываться бесполезно, спрыгнув с коня, поспешил занять своё место в строю, как раз, позади меня. А всадники пристроились в конце колонны.

- "Что эта трематода, всё кровь сосёт, Кезон?" – Услышал я его шепот, обращённый ко мне.

- "Да, вот готовим оленину с языком". – Так же тихо ответил я. Но, из слышавших нас, кто-то негромко прыснул от смеха.

-"Лонгин!.." – Рявкнул Дектрий. – "...И ты Кезон! – Напомните мне о том, что я к вам обращался, когда прибудем на место. Я дам возможность вам поговорить, клянусь Цецерой!.. Вы у меня наговоритесь вдоволь!

...Быть может, я продолжу?.." – Крикнул раздражённый Декрий.

-"...Если, конечно, это мне позволят... Так вот, если кому–то, вдруг покажется, что мы в недосягаемой дали от легиона, префекта Аппия с его любимой палкой, легата, городской тюрьмы, трибуна и прочей власти, и голову вскружит ему иллюзия свободы...Предупреждаю!..

- Он так же захлебнётся своею кровью, как и варвар – нумидиец! Его язык я выброшу собакам, а голову повешу на копьё. А копьё я вставлю ... Ну, ладно, все к чему я это говорил? Ах, да... Спасибо подлому убийце – Такфаринату, за пешую, приятную прогулку!.. - Декрий начинал заметно хромать, и, то и дело, вытирал свой покрытый глубокими морщинами лоб, рукавом красной центурионской туники...

...Да, солнце жгло немилосердно... Пот застилал глаза, мозги вскипали, непроизвольно замедлялся шаг. И даже Дектрий, из поклажи обременённый только своей палкой, которой он и подгонял плетущихся солдат, утих. Ни ветерка, ни облачка, лишь раскалённый воздух дрожал над, словно вымершей, землёю. Утихли насекомые и птицы.

Был полдень. Нам ещё плестись, пока не сядет солнце, и слушать эти бредни...

Легионеры пили на ходу из фляг, мочили головы нагревшейся водой и утирали рукавами кровь, идущую из носа. И шли...

Тысячеглавая колонна растягивалась всё больше и больше, незаметно увеличивая расстояния между шеренгами центурий и самими подразделениями.

Пилус приор (Марк Плавтий Галл) идущий далеко впереди, заметив это, велел корницеям стучать, отбивая ритм, в маленькие маршевые барабанчики, висящие на их поясах рядом с их хитроумными рожками.

Словно в тумане шли легионеры, рабы, животные, повинуясь их ритмичному стуку.

Глава четвёртая

***

...Мы шли и шли. Безмолвной вереницей, сбивая шаг и обливаясь потом. Уставший барабанщик замолчал, негромкий стук подкованных сандалий, сливался в монотонное шуршание.

Позвякивало при ходьбе железо, сопели люди, вдыхая пересохшими ноздрями, горячий воздух.

Иногда, навстречу нам ехали крестьянские повозки (plaustrum maius), гружёные мешками с зерном и, отвалив с дороги, пропуская нас, центурионам предлагали воду радушные крестьяне. А в это время, прячась в складках материнских юбок, разглядывали нас, с огромным любопытством, их маленькие дети, и исчезали... Растворяясь в клубах, вздымаемой солдатскими ногами, дорожной пыли. Все шагали, молча, посасывая медные монеты, спасаясь так от мучившей жажды, и ни о чём не думая.