Африка: Сборник

Я сама зарабатываю себе на жизнь.
Я сама зарабатываю себе на жизнь.
Если кто-нибудь придет
И спросит обо мне,
Просто скажите ему, просто скажите,
Что я сама зарабатываю на жизнь себе.

Эту песню она пела с подругами в школе, и ее слова пробуждали в ней тоску. Она перестала петь и постаралась подавить в себе праздные образы, которые будоражили ее воображение при каждом воспоминании о кратковременной учебе в школе. Из кустов снова послышался скулеж. Вглядевшись, она заметила выросший среди кустов одинокий цветок. В темноте он казался черным. Черный цветок. Она сорвала его и понюхала. Ника кого особого аромата цветок не источал. Пыльца попала ей в нос — она чихнула и тихо рассмеялась про себя. Она продолжала идти и в тусклом свете керосиновых фонарей разглядывала цветок — увядший, больной, изъеденный мошкарой. Цветок вовсе и не был черным, чему она не удивилась. Она заколебалась; может, выбросить его? Но решила оставить.

Снова раздался скулеж за спиной, и, оглянувшись, Ифейинва увидела маленькую черную собачонку, выбежавшую, прихрамывая, из кустов. Собачонка заковыляла к торговке акарой, но та стала гнать ее прочь, осыпая проклятьями, и под конец плеснула ей на спину кипящего масла. Бедное животное взвизгнуло от боли и кинулось через дорогу, как раз туда, где развлекалась компания юнцов. Завидев собачонку, те принялись ее мучить. Ифейинва места себе не находила от жалости к животному, она хотела прикрикнуть на них, — пусть оставят беднягу в покое, — но в это время один из хулиганствующих юнцов, желая попугать несчастное животное, замахнулся ногой, нацеливаясь ей в живот. Собачонка не сумела уклониться от удара и оказалась подброшенной вверх. Бедняга рухнула на землю и неловко повернулась на бок, словно огромный футбольный мяч, из которого выпустили воздух. Компания юнцов разразилась хохотом. Хулиган был горд метким ударом.

Ифейинва кинулась к собаке, в которой едва теплилась жизнь, взяла ее на руки. Правая передняя лапа судорожно дергалась, шерсть измазана кровью. Юнцы осыпали Ифейинву насмешливыми репликами, а оказавшаяся поблизости некая женщина обозвала ее пожирательницей собак. Ифейинва кинулась бежать, преследуемая взъярившимися юнцами, всячески поносившими ее и забрасывавшими камнями и палками.

Когда она добежала до дома, шлепанцы съехали с ног и ей пришлось шаркать подошвами по земле. Преследователи отстали, и она остановилась, чтобы перевести дух. В левой руке она по-прежнему держала увядший цветок. Неподвижно застывший вывалившийся из пасти собачонки язык внушал тревогу. Ифейинва не знала, как помочь несчастному животному. Свет у них в комнате не горел. Она снова стала перебирать в памяти события этого дня. Потом пошла в комнату и включила свет. Угрюмый, но не злой голос велел ей выбросить то, что было у нее в руках и истекало кровью, и выключить свет. На столе стояла наполовину выпитая бутылка пива, глаза мужа были налиты кровью. На заднем дворе не было ни души. На мокрой земле валялись грязные тарелки, ложки, детские горшки, дырявые и грязные ведра. Ифейинва отыскала сухое укромное местечко возле кухни и положила там собачонку, бережно смыв запекшуюся на ее правой передней лапе кровь. Блузка Ифейинвы тоже была в крови, но она этого не замечала.

Такпо велел ей выключить свет. Она стояла, молча глядя на него. Его глаза смотрели мимо нее, рот был полуоткрыт, обнажая зубы в пятнах ореха кола. Молчание было мучительным. В глазах у него затаилась боль открывшегося ему кошмара. Он пытался что-то сказать и без конца качал головой и вздыхал. Она по-прежнему молча глядела на него. Он поднялся, потом сел, потом снова встал. Тяжелой походкой направился к окну, открыл его, потом закрыл. Схватил бутылку, отпил немного из горлышка, поморщился, взявшись за живот.

Она глядела на него, не зная что делать, что сказать. Она подумала, что внешность у него, в сущности, не такая и плохая и что, возможно, он даже старается в чем-то себя преодолеть. Она так мало знает его. Во время свадебной церемонии она едва ли взглянула на него, она стояла, уставившись в одну точку прямо перед собой. Сейчас она впервые увидела в нем человека, терзаемого болью, способного страдать, а не изверга, который постоянно угрожал ей и колотил, когда у него возникала такая прихоть, и который мог сдергивать с нее юбку и трусы, пытаясь уличить в близости с другим мужчиной. Сейчас она при всей холодности испытывала к нему добрые чувства. Ей больше чем когда-либо хотелось убежать к себе в родную деревню. Это решение вызревало у нее давно. Сначала она боялась, что может совершить нечто непоправимое, но потом, когда мучившие ее по ночам кошмары прекратились, решение созрело окончательно.