Африканская ферма

— Любуетесь, как солнышко заходит, а, цыплятки? — вскричал немец, осаживая лошадь. — Ах, и правда, какая красота! — Спешившись, он замер, продолжая держать руку на луке седла и глядя на широкий веер багряно пламенеющих лучей и легкие золотистые облачка. — Эй, да вы плачете? — воскликнул немец, когда девочки подбежали к нему.

Но они не успели еще ничего ответить, как раздался голос тетушки Санни:

— Ах ты, сукин сын, ах ты, сукин сын, пожалуй-ка сюда!

Немец оглянулся. Он подумал, что хозяйка вышла подышать вечерней прохладой и кричит на кого-нибудь из провинившихся слуг. Но, кроме тетушки Санни на крыльце кухни, худощавой служанки и Бонапарта Бленкинса, возвышающегося в дверях, — руки у него были заложены за фалды сюртука, взгляд устремлен на заходящее солнце, — он никого не увидел.

— Ты что, старый проходимец, оглох?

Старик уронил седло на землю.

— Что за ерунда! Ничего не понимаю, — пробормотал он, направляясь к дому.

Девочки последовали за ним. Эмм заливалась слезами, Линдал была бледная, с широко раскрытыми глазами.

— Ты говорил, что у меня сердце дьяволицы! Говорил, что готов меня убить! — кричала голландка. — Неужели ты в самом деле вообразил, что я не выгоню служанку, потому что боюсь тебя? Ах ты, старый оборванец! Неужели ты в самом деле думаешь, будто я в тебя влюблена, мечтаю выйти за тебя замуж?! Паршивый кот, шелудивый пес! Если я увижу тебя завтра утром возле моего дома, я прикажу своим слугам выпороть тебя. И уж можешь быть покоен, защищать они тебя не станут, хоть ты и молился вместе с ними!

— Я удивлен, я удивлен, — сказал немец, приблизясь к ней и приложив руку ко лбу. — Я н-не понимаю…

— Спроси его! Спроси его! — вопила тетушка Санни, показывая на Бонапарта. — Он все знает. Ты думал, что он не сумеет мне открыть глаза на тебя. Но ты просчитался, старый болван. Я немножечко знаю английский язык… Если завтра утром я увижу тебя здесь, то велю своим слугам переломать тебе все кости, старый попрошайка. И хотя все твое тряпье не стоит и медяка, я заберу все в уплату за овец. Я не разрешу тебе взять даже подкову. Да и лошадь моя. Ты растерял всех моих овец, негодяй!

Она вытерла рот ладонью.

Немец перевел взгляд на Бонапарта Бленкинса, который любовался с крыльца закатом солнца.

— Не обращайтесь ко мне, не приближайтесь ко мне, заблудший человек, — произнес Бонапарт, не удостаивая его взглядом и еще выше задирая подбородок. — Есть преступления, от которых содрогается природа; есть преступления, само упоминание о которых отвратительно уху человеческому; имя вашему преступлению — неблагодарность. Эта женщина — ваша благодетельница. На ее ферме вы жили, за ее овцами вы смотрели, в ее доме вам разрешали служить богу, — честь, коей вы никогда не были достойны, — и чем же, чем вы отплатили ей? Подлостью!

— Но все это ложь, обман, наговор. Я должен, я хочу объяснить, — растерянно оглядываясь, начал старик. — Не сон ли это? Вы в своем уме? Что все это значит?

— Прочь, собака! — вскричала голландка. — Я была бы теперь богатой дамой, если б не твоя леность да не вечные твои моления с черномазыми слугами! Прочь!

— В чем дело? Что случилось? — воззвал немец к служанке, сидевшей у ног своей хозяйки.

Уж она-то ему друг верный, скажет всю правду. Но ответом ему был звонкий смех.

— Так его, миссис, так его!

До чего приятно смотреть, как повергают ниц человека, еще вчера распоряжавшегося их судьбами! Служанка отправила в рот дюжину кукурузных зерен и захохотала.

Лицо старика внезапно изменилось. Оно уже не выражало ни гнева, ни волнения. Он повернулся и медленно пошел по тропинке к своей пристройке. Он шел сгорбясь, ничего перед собой не видя и чуть не упал, споткнувшись о порог собственной двери.

Эмм разрыдалась и хотела было идти за ним, но голландка остановила ее такими отборными выражениями, что служанка скорчилась от хохота.

— Пошли отсюда, Эмм, — сказала Линдал, гордо отворачиваясь. — Нам не пристало слушать такую брань.

И она посмотрела тетушке Санни прямо в глаза. Та поняла смысл если не слов Линдал, то ее взгляда. Толстуха, переваливаясь, подошла к ним и схватила Эмм за руку. Однажды, — это было давно, — голландка ударила Линдал, но больше на это не решалась. Однако Эмм она не щадила.

— И ты туда же, уродина! — закричала она и, с силой притянув голову девочки к своему колену, влепила ей две затрещины. Но тут Линдал перехватила ее руку. Тонкие пальцы девочки оказались так сильны, что уже перед сном тетушка Санни обнаружила их отпечатки на своем жирном запястье. У тетушки Санни хватило бы сил одним движением отшвырнуть девочку прочь. Но ее остановил взгляд ясных глаз и трепет побелевших губ.

Линдал взяла Эмм за руку и повела прочь.

— Пропустите! — бросила она Бленкинсу, стоявшему в дверях. И сам непобедимый Бонапарт, в час своего триумфа, посторонился, давая ей дорогу.

Служанка оборвала смех. Последовало сконфуженное молчание.

Едва войдя в детскую, Эмм опустилась на пол и залилась горькими слезами. Бледная как мел Линдал прилегла на кровать. Она лежала без движения, закрыв глаза ладонью.

Эмм рыдала.