Африканская ферма

Ночь стояла туманная, сырая. Бледная луна, с трудом пробиваясь сквозь душную мглу, освещала неверным, тусклым светом строения фермы. Камни и стены были в росе; и время от времени с карнизов крыш падали тяжелые капли. Досс, очутившись на холоде, подбежал к дверям кухни. Но Линдал медленно прошла мимо и вышла на извилистую тропинку, петлявшую вдоль каменных оград краалей. Миновав последний загон, она обогнула несколько больших камней и кустов и очутилась у могилы старого немца-управляющего. Она и сама не знала, зачем сюда пришла. Несколько минут Линдал стояла и молча глядела под ноги себе. Потом наклонилась и положила руку на мокрый камень.

— Больше я никогда не приду к тебе, — сказала она. И, опустившись на колени, припала лицом к камню. — Милый мой старик, милый мой старик, я так устала, — промолвила она (ибо с мертвыми мы делимся тайнами, в которых никогда не признаемся живым), — так устала. Ведь есть же в жизни радость, тепло… — простонала Линдал. — Отчего же я такая черствая и холодная, отчего же такая одинокая? Я сама себе опостылела. Это вечное копание в себе разъедает душу. Не могу больше, не могу дышать, не могу жить! Неужто ничто не освободит меня от себя самой? — Она прижалась щекой к деревянному столбу. — Я хочу любить! Хочу, чтобы нечто великое и чистое возвысило меня. Милый мой старик, я больше не-е-е мо-гу! Я такая холодная, такая черствая!.. Неужто мне никто не поможет?!

Шаль отсырела так сильно, что с нее падали капли росы, но Линдал не чувствовала этого. Она горько рыдала. Живому человеку свойственно оплакивать мертвого, земным созданиям свойственно взывать в слезах к творцу; и все тщетно. Простирающий руки к небу не обретет спасения; его не спасут ни бог, ни человек; только собственные усилия да страдания и время помогут ему спастись.

Досс дрожал от холода у дверей кухни, не в силах понять, куда запропастилась его хозяйка. Немного погодя он вздремнул, и ему приснилось, будто старый Отто дал ему ломоть хлеба и погладил по голове. Но, проснувшись, Досс еще сильнее застучал зубами от холода и перебрался на другую ступеньку крыльца, где было посуше… Наконец его хозяйка вернулась, и они вместе вошли в дом.

Линдал зажгла свечу и пошла в спальню тетушки Санни. Там она сняла с гвоздя под портретом красавицы ключ, отперла гардероб, выдвинула ящик и взяла оттуда пятьдесят фунтов — все свое состояние. Затем она закрыла шкаф и хотела было повесить ключ на место. Но вдруг остановилась в нерешительности.

— Пятьдесят фунтов за жениха! — неожиданно улыбнулась Линдал сквозь слезы. Она снова отперла дверцу шкафа и, выдвинув ящик, положила деньги сверху, чтобы Эмм могла их найти.

Затем она прошла к себе в комнату, уложила то немногое, что собиралась взять с собой, сожгла старые письма и вернулась в большую гостиную — посмотреть, который час. Оставалось еще два часа. Она села к туалетному столику и подперла голову руками. В зеркале отразилась ее темная головка с волосами, расчесанными на прямой пробор, и маленькие руки.

— Когда-нибудь я полюблю, полюблю всеми силами души, тогда я стану лучше, — сказала Линдал.

Она подняла голову и долго, в упор, рассматривала отражение своих темных больших глаз.

— Мы одни на всем белом свете, вы и я, — шептала она им. — Никто нас не понимает, никто не хочет помочь. Придется нам помогать самим себе. — В спокойной глубине ее глаз светилась уверенность в себе. Так они смотрели на нее еще в те времена, когда она была совсем крошечной девочкой в синем передничке. — Но пока мы вместе — вы и я, — мы не одиноки, и мы будем неразлучны, как тогда, в детстве, когда были совсем маленькими.

И прекрасные глаза, казалось, заглядывали ей в самую душу.

— Мы не боимся, мы сумеем постоять за себя! — сказала она. И приложила руку к зеркалу, словно хотела приласкать глаза, но рука наткнулась на холодное стекло. — Милые мои глаза, мы всегда будем вместе, вы и я, пока смерть нас не разлучит. До самого последнего мгновения!

Глава X. Отъезд Грегори Роуза

Грегори Роуз наводил порядок на чердаке хозяйского дома, а над головой у него по крыше стучал дождь. Кончилась полугодовая засуха, дождь лил теперь как из ведра, и почва уже не впитывала воду. Избыток ее сливался в бурные ручьи, ручьи сбегались в реку, а река свирепым пенистым потоком неслась через всю равнину. Даже небольшая канава между краалями и хозяйским домом превратилась в речку по колено глубиной, — с таким стремительным течением, что оно едва не сбивало с ног туземок. Дождь лил целые сутки не стихая. Куры сбились жалкими и унылыми кучками около сарая и внутри его, и только гусь, единственный уцелевший в засуху из всего своего племени, расхаживал взад и вперед, оставляя на размокшей земле перепончатые следы, тут же смываемые проливным дождем. В одиннадцать часов утра ливень хлестал по крышам и стенам с неослабевающим упорством.