Африканская книга

В тот же день я написал письмо жене. Письмо, полное горечи. Я сообщил ей, что отныне ей придется жить на половину моего заработка, около пятнадцати долларов в месяц, а остальное нужно мне самому. С того дня я зажил новой жизнью. Меня кормили и одевали, мне даже давали денег на карманные расходы от щедрот ООН. Все, что от меня требовалось, — это убивать туземцев, хотя, знаете, эти туземцы не сделали мне ничего плохого и даже вызывали у меня симпатию и уважение. Как бы то ни было, я знал свое дело, а в чужие дела не лез. Я отсылал домой половину зарплаты и жил припеваючи.

Мои друзья были рады снова найти меня в хорошем расположении духа. «Ешь, ешь, ешь, безмозглый э.!» — кричали они. И я отвечал: «Ага, ага, ага, ага!» — «Пей, пей, пей, безмоглый э.!» — «Да, да, да, да!» А потом — как дадут под дых. Я плакал от боли. «А — черт — пиф — паф — буги!» И тогда они смеялись, и я смеялся вместе с ними.

Немного спустя я вернулся к той девице и к другим и показал им, чего я стою. О да, обо мне пошла слава. Унижение? Этого я не позволял. Но там, на родине, моей жене оказалось мало тех денег, что я ей посылал. Когда я зарабатывал двадцать долларов, этого хватало всей семье — нас было одиннадцать человек — и мы жили счастливо и с достоинством. А теперь она писала мне каждую неделю. Я даже слышал, как она, глотая слезы, обращается ко мне по военному радио. Она заказывала музыку, которую мы любили, чтобы донести до меня, насколько ей тяжело. Уж я-то знал. Но я слушал другую музыку и даже не думал отвечать на ее письма. Наконец мой приятель написал мне, что она переехала в новый дом у самой дороги, и я понял, что все это — обычная показуха. Я написал ей, что отпускаю ее на волю и снимаю с себя брачные обязательства. Она не ответила, да и я особенно не тужил. В конце концов, она поступила правильно. Каждый, знаете ли, имеет право расширить свой кругозор. Но и я поступил правильно, как говорится, когда ты в Риме, поступай как римляне.

Через полтора года, вернувшись домой, я сказал себе, что не буду и заходить к ней. У меня было вдоволь денег и жизненного опыта. Настало время показать себя в деле. К некоторым из женщин я испытывал отвращение. Некоторым я нравился. Но всем нравились мои деньги. Всем было хорошо, пока мои карманы были полны. Постепенно я промотал все, что скопил, и начал закладывать свои медали. У меня их было четыре: две за военную службу в Корее и две за службу на родине. Но хватило их ненадолго, и срок, в течение которого я мог их выкупить, быстро истек. Я видел, как другие носят мои медали во время празднеств. Однажды, когда я был уже никем и люди перестали меня замечать, я сидел в таверне у толстухи, которой я заложил одну из своих медалей, и слушал, как она вешает лапшу на уши другим клиентам. Те ей не слишком верили, и тогда она вынесла мою корейскую медаль и представила ее как награду от самого императора за ее заслуги во время войны с фашистами в 1935 году. Что я мог сделать? Только извлечь урок. Существовать на ползаработка было невозможно, и моей жене пришлось расстаться со своей долей. В конце концов, моим детям на тот момент было больше трех лет, и я знал, что закон на моей стороне. Я ничего не мог с собой поделать, ведь это заграница научила меня жить на широкую ногу.

В это время, к моему счастью, началась война в Конго. Я записался добровольцем и был отправлен с первым эшелоном. На фронте я снова обзавелся друзьями и зажил красивой жизнью, но тут случилось нечто непредвиденное. Однажды утром, когда мы по обыкновению пили чай, я заметил человека, сидящего поодаль в полном одиночестве. Я решил завести с ним дружбу. Подойдя к нему, я дружелюбно улыбнулся, но он лишь посмотрел на меня краем глаза. Тогда, чтобы показать ему, что я умею находить общий язык с такими, как он, я произнес: «Ешь, ешь, ешь, безмозглый американец!» Вместо того чтобы улыбнуться, он покраснел, уставился на меня и пробормотал что-то непонятное. Я не знал, что с ним делать, и на всякий случай повторил свое приветствие, но, прежде чем я успел договорить, он изо всех сил ударил меня кулаком и я повалился на землю. Все произошло настолько быстро, что я не смог даже сгруппироваться, а он ударил меня еще несколько раз. Тут сбежались люди и обступили меня со всех сторон. Я быстро вскочил на ноги и, озираясь по сторонам, закричал: «А — черт — пиф — паф — буги!» Никто не засмеялся. Тогда я сам попробовал рассмеяться, но ничего не вышло. Толпа расступилась и я пошел прочь. И все же я поступил по-умному. Ведь если бы я пожаловался на него, то унизил бы себя еще больше, и начальство узнало бы о моем позоре. Поэтому я решил замять это дело. Но меня еще долго забавляла идея подстрелить его при первой возможности. К сожалению, возможность так и не представилась и в результате я стал избегать контактов с белыми людьми. Я провел в Конго два года, а затем вернулся домой. Должен признаться, что унижение, которое я испытал от белого человека, легло тяжелой раной на сердце.