Африканская страсть

Кухня была большая, очень нарядная, прекрасно оборудованная. Бледно-сиреневый кафель прекрасно сочетался с лиловыми и темно-розовыми дверцами шкафов. Тусклым серебром и полированной бронзой отсвечивала дорогая бытовая техника.

Не подходил ко всему этому великолепию только запах.

Собственно, запахов в этой роскошной кухне было много: здесь пахло и хорошим кофе, и пряностями – корицей, гвоздикой, кардамоном, и какими-то незнакомыми Лене ароматными травами, и хорошим душистым деревом, но к этому букету уютных и вкусных запахов примешивался еще один, пугающий и тошнотворный. От этого запаха по коже девушки пробежали ледяные мурашки. Ей казалось, что он разрушает спокойную гармонию этой кухни, как нарушил бы гармонию симфонического оркестра внезапно прозвучавший дикий скрежет дисковой пилы.

Лене захотелось сейчас же уйти, покинуть эту квартиру, выйти на свежий воздух, отдышаться… Но одновременно ей хотелось найти источник запаха, отвратительно-сладковатого и страшного…

Она шагнула вперед и увидела за большим обеденным столом светлого дерева расползающуюся по кафельному полу темно-красную лужу. На мгновение ей пришла в голову дикая, абсурдная мысль. Она подумала, что этот цвет удивительно подходит к сиреневому кафелю, и тот, кто разлил по полу вот это – темно-красное, – обладал безупречным вкусом. Лена встряхнула головой, сбрасывая полуобморочную дурноту, она уже понимала, чем так странно и страшно пахло на кухне, понимала, что это за жидкость растекается по полу, но сделала еще один шаг, чтобы разглядеть то, что лежало на полу за столом… то, что пугало ее и одновременно притягивало как магнит, как иногда притягивает край бездонной пропасти или темная глубина омута.

На кафельном полу лежала, раскинув руки, мертвая женщина.

То, что она мертва, Лена поняла сразу – по странной, немыслимой для живого человека позе, по мутной пленке, затянувшей широко открытые глаза, по темно-красной луже, растекавшейся вокруг головы…

И только мгновением позже Лена узнала эту женщину.

Ольгу Сербину – прежде Ольгу Ракитину, бывшую когда-то, в другой жизни, женой Сергея… женщину, разговаривавшую так недавно и вместе с тем так давно в зимнем саду гостиницы с Виктором Черепахиным. Сколько всего произошло с тех пор! Погиб Черепахин, погибла Таня, сама Лена приехала в Петербург, чтобы встретиться с Ольгой с глазу на глаз и задать ей несколько вопросов…

И вот она перед ней, но ни на один вопрос больше не ответит.

Мертвое лицо притягивало взгляд Лены с удивительной, неестественной силой. С трудом переведя его в сторону, девушка увидела орудие убийства.

Большой, тяжелый молоток для мяса лежал в полуметре от головы мертвой женщины. Не было никаких сомнений, что именно он послужил причиной смерти – молоток был в крови, и к нему прилипла темная прядь.

Неожиданно Лена осознала невероятную вещь: Ольгу убили только что, не прошло еще и нескольких минут! Лужа крови на полу еще не перестала расползаться, и вокруг – повсюду – чувствовалось присутствие недавней смерти…

Но это значит, что убийца еще здесь! Ведь Лена никого не встретила на лестнице, никто не выходил из этой квартиры! Значит, убийца еще тут, рядом с ней, может быть, за ее спиной…

Все эти мысли промелькнули в ее голове за долю секунды. Казалось, время удивительно уплотнилось, сжалось, оно бежало с невероятной скоростью, но тело девушки, ее реакции, наоборот, замедлились. Она начала поворачиваться, чтобы уйти, сбежать отсюда, покинуть эту комнату, пропитанную запахом крови, запахом смерти, но не успела повернуться к двери, когда на нее сзади напал кто-то невидимый – невидимый, но очень сильный. Твердые руки обхватили ее, сдавили, а к лицу ее прижали платок, пропитанный чем-то остро и неприятно пахнущим. Голова ее закружилась, в глазах потемнело, и Лена безвольно обвисла в сильных руках убийцы.

В то мгновение, когда мир вокруг нее начал тускнеть, перед глазами Лены пронеслись бессмысленные, несвязные образы, и среди этих невразумительных картин она вдруг очень отчетливо увидела лицо своей погибшей подруги Тани Белолобовой.

– Ты ведь… ты ведь умерла… – чуть слышно проговорила Лена, едва шевеля губами, и на нее окончательно навалилось беспамятство.