Африканские игры

С другой стороны от меня лежал Франци — молодой венец, которого я сначала понимал едва ли лучше, чем неаполитанца. Парень говорил на диалекте самых захолустных предместий. Он был учеником пекаря и еще сохранял особенные черты, которыми наделяет это ремесло: лицо, бледное от ночной работы в запорошенных мукой подвалах; усталую томность, взращенную в теплой пекарне; рано созревшую чувственность, от которой само тело меняется, как разбухающее дрожжевое тесто. А еще он любил сладости и уже испортил ими зубы. В первое же утро он попросил меня принести ему из столовой кофе, которое любил пить в постели. Он мне понравился, и я завоевал его расположение большой коробкой сладких арабских конфет, которую как-то вечером принес ему из города.

Когда Полюс гасил свет, мы с Франци начинали шепотом болтать через проход шириной в две ладони, разделявший наши кровати, и вскоре я уже знал обо всем, что его занимало. Чаще всего он упоминал имя некоей Стефании — девушки, с которой имел любовные отношения, о каких можно каждое утро прочитать в бульварных газетах. Мне подобные заботы были еще чужды, и я лишь диву давался, когда он во всех подробностях расписывал мне муки ревности: я не понимал, как можно находиться близ такого обжигающего огня и не попытаться сбежать от него как можно скорее. Дело закончилось тем, что Стефания изменила ему и пошла на танцы с другим. Франци красочно обрисовал, как он внизу, в большом танцевальном заведении, напивался для мстительной храбрости, в то время как с верхнего этажа, где Стефания танцевала с его соперником, доносились и причиняли ему неизъяснимые муки веселые мелодии все новых и новых вальсов. Наконец в полночь, как раз когда объявили белый танец, он появился в танцевальном зале с заряженным револьвером и начал палить так, что гости повыскакивали из окон, а оркестранты заползли под подиум. Потом, еще до прибытия полиции, он смотался, кутил какое-то время в сомнительных заведениях и в конечном счете дал деру через Альпы.

Хотя из-за этого поступка Франци попал в скверное положение, он, похоже, о нем не жалел. Он очень тщательно и с мельчайшими подробностями описывал все детали происшедшего, как в других слоях общества рассказывают о дуэлях. У влюбленных свое царство, где они и короли, и судьи… Впрочем, как позднее написал приятель, занимавшийся тем же ремеслом, от стрельбы, устроенной Франци, каким-то чудом никто не пострадал — за исключением одного постороннего человека, который, выскочив из окна, сломал ногу.

Здесь, в Бель-Аббесе, Франци погрузился в глубокую тоску: ему, очевидно, недоставало той стихии, которую издавна называют «венской атмосферой». Эта тоска, завладевшая им, словно лихорадка, переросла в серьезный внутренний кризис. Однажды ночью он, как лунатик, с веревкой, которую используют при чистке оружия, прокрался на чердак и нашел там крепкую балку. Потом присел на кипу обмундирования, чтобы, прежде чем повеситься, еще что-то обдумать, и нечаянно заснул, с веревкой в руке. Проснувшись, он почувствовал, что утратил непреодолимое желание покончить с собой; одновременно на душе у него стало немного легче.

Я с большим вниманием слушал его рассказ, так как понимал, что человек очень редко открывает другому то, что происходит с ним в такие минуты. И мне кажется, что самоубийство может свершиться лишь тогда, когда к этому принуждает расположение небесных светил, и что попытка самоубийства имеет для человека иное, символическое, значение. Она представляет собой одно из экстраординарных целительных средств. Некоторые животные, уже став чьей-то добычей, освобождают себя, отторгая часть собственного тела; так и здесь человек избавляется от части своей духовной экзистенции, в особенности — от прошлого.

В случае этого молодого венца целительный эффект нельзя было не заметить: он тотчас обрел мужество, чтобы осмыслить новую ситуацию, в которой оказался. Так, с этих пор он жадно расспрашивал бывалых солдат о боях, которые те в ходе «дружеского проникновения» в Марокко вели с туземцами. Франци наслаждался этими рассказами так же, как другие наслаждаются книгами про индейцев, — и сделал из них свои выводы, начав, хотя был от природы человеком изнеженным, понемногу приучать себя к аскетизму. В том, что касается этой темы, он нашел во мне особенно чуткого слушателя. Так, иногда в знойные дни Франци пытался с утра до вечера обойтись без воды, а в другие дни воздерживался от курения, потому что, как он мне объяснил, «арабы в темные ночи перерезали горло уже многим нашим дозорным, опознав их по огоньку сигареты».