Африканские игры

О том, что до нас здесь побывало множество наших собратьев по несчастью, свидетельствовали стены: своего рода регистрационная книга, на страницах которой, казалось, все шалопаи на свете уже написали или выцарапали свои имена. Попадались тут даже стихи и афоризмы — не только на всех западноевропейских языках, но и написанные витиеватыми знаками, каким учат в синагогах и медресе. Среди обилия всевозможных букв, покрывающих стены подобно арабскому лиственному орнаменту, я обнаружил контур большого сердца, внутри которого увековечил себя мой земляк: «Генрих Хуке, Брауншвейг, Акациевая улица 17, 4 этаж».

Мы тоже чувствовали потребность оставить какие-то сведения о себе и сделали надпись, которая, вероятно, и по сей день украшает тамошние стены: «Шарль Бенуа и Герберт Бергер». Бенуа, умевший искусно рисовать, поместил рядом мой портрет: голову венчала корона из соломинок, а в качестве державы художник вложил мне в руку плод зеленого инжира…

Продрыхнув на нарах два или три часа, поскольку утром сон наш был насильственно прерван, мы проснулись от скрежета отодвигаемых засовов, и в помещение вошел один из фельдъегерей в сопровождении своей жены, которая несла обещанный супчик. Фельдъегерь прихватил для нас и большой пузатый кувшин с нацеженным в погребе вином. Бенуа, проведя дегустацию, сразу вступил в переговоры по поводу второй порции, которую мы собирались распить вечером. Мой друг также выразил желание получить сигареты и сардины в масле, а повелитель замка ответил, что не усматривает в этом ничего недозволенного, поскольку, согласно инструкциям, узники в любом случае должны питаться за свой счет…

Общество Бенуа было для меня и в этом смысле подлинной благодатью, ибо в ту пору (и еще долго потом) я был напрочь лишен столь необходимого в жизни чувства юмора и при всех переговорах с крупными и мелкими властителями нашего мира полностью зависел от помощи посредников.

Вино пригодилось прежде всего как лекарство от охватившей нас лихорадки, причину которой Бенуа — и, пожалуй, не без основания — усмотрел в зеленом инжире. Мы расположились на нарах, кувшин стоял между нами, Бенуа что-то рассказывал, а я внимательно слушал.

Время пролетало незаметно: Бенуа, без сомнения, мог бы подрабатывать сказителем в какой-нибудь арабской кофейне. Он пересказывал мне книги, которые когда-то прочитал и вплоть до мельчайших подробностей хранил в памяти. У нас был одинаковый вкус, сформировавшийся на толстых романах Виктора Гюго, Дюма-отца и Эжена Сю, которые вот уже сто лет вновь и вновь перепечатываются как дешевые издания для народа.

Бенуа был хорошо знаком с этим обязательным фондом всех библиотек, но знал и редкие произведения, такие как роман «Цейлонские искатели жемчуга», о котором я никогда не слышал и позднее тщетно его искал. Меня удивляло, что даже книги, которые я знал, Бенуа пересказывал более связно и увлекательно, чем мог бы их вспомнить я. Происходило так главным образом потому, что устное слово обладает особым волшебством — оказывает более глубокое, хотя и кратковременное воздействие. Важно и то, что Бенуа, прежде периодически погружавшийся в опиумные грезы, приобрел чувствительность к необычным краскам. Слушая его рассказы, я тоже приобщался к многоцветным отблескам давно отошедших в прошлое снов. У него был ценный дар — способность очаровывать слушателя; это особенно ясно ощущалось, если, пока он говорил, ты смотрел ему прямо в глаза.

24

Под рассказы Бенуа три дня, проведенные нами в маленькой крепости, прошли очень приятно.

Наши стражи обращались с нами доброжелательно — как с братьями, по легкомыслию прогулявшими работу; такое поведение они хоть и не оправдывали, но, зная о тяготах воинской службы, понимали. С их командиром, тоже когда-то служившим в Индокитае, Бенуа сошелся с первого же дня, обращался к нему на «ты» или со словами: «Послушай-ка, старина!» Благодаря этому наш кувшин наполнялся уже спозаранку, так что утреннее винопитие плавно переходило у нас в обеденное и потом — в вечернее. Бенуа старался ловкими переговорами отсрочить день нашей отправки в казарму: ведь время полицейского задержания обычно вычиталось из срока дисциплинарного ареста, который нам предстоял. Итак, в камере, где одному мне сидеть было бы невесело, Бенуа всячески услащал мою жизнь, совмещая обязанности толмача, виночерпия и библиотекаря… Однако в конце концов нам пришлось расстаться с этим приятным местечком, и под конвоем фельдъегерей мы поехали по железной дороге обратно в Бель-Аббес.

Доставка задержанных каждый раз превращалась в маленький триумф власти. Мы прошли через ворота казармы как раз в полдень, когда двор заполнен солдатами, и нас, как я и опасался, встретили шумным весельем. Пока наши конвоиры передавали нас — под расписку — караульным, вокруг образовалось плотное кольцо любопытных, которые не скупились на ехидные реплики, хотя в большинстве своем уже испытали на собственной шкуре то же самое.