В соседней с Ганой стране — на Береге Слоновой Кости были записаны публичные, сделанные перед народом исповеди нескольких колдунов, которые признали, что они оборачивались в разных зверей, птиц, портили поля и т. д.
Почему же стали возможны подобные самообвинения?
Мне кажется, было бы неточно видеть причину в вере этих людей в сверхъестественное, невероятное, необычайное. Нет, когда они исповедовались в собственных преступлениях или обвиняли в чудовищном злодействе других, они не верили, а знали, как им казалось, что ведьмы и колдуны существуют, что ими творятся непостижимые обычным человеческим разумом дела.
Сказывалось влияние еще сильного архаичного сознания, размывавшего границы между воображаемым и реально существующим. В конце концов даже трезво мыслящий человек оказывался непоколебимо убежденным в достоверности своих субъективных представлений, особенно если они разделялись не им одним, а всем окружающим обществом. Когда его племя допускало существование колдунов и ведьм, когда это подтверждалось признаниями последних, уже не могло быть речи о вере. Нет, эти люди считали свою веру знанием.
Крестьяне Берега Слоновой Кости, Ганы, многих других африканских стран видели, что рядом с ними находятся люди, исполненные глухой враждебности и располагающие средствами творить зло. Не удивительно, что в отдельных областях континента время от времени вспыхивали массовые гонения на ведьм и колдунов. Даже после установления колониального «порядка» их преследовали морально, изгоняли из деревень, иногда убивали.
…Частенько по городам и деревням приморской Ганы разносились слухи о появлении очередного «спасителя», который уничтожал фетиши, разоблачал колдунов и колдуний. Таких людей вожди зазывали к себе для «очищения» своих городков от «подозрительных элементов». Им платились немалые деньги, на церемонию разоблачения затаившихся ведьм и колдунов созывалось все население.
Еще с ночи начинали стучать барабаны, чтобы никто не остался дома. Утром фанфары оповещали горожан о пробуждении «спасителя». Напротив церкви сооружался навес из пальмовых листьев, здесь-то и должно было состояться судилище.
Пока собирались горожане, духовой оркестр играл сначала танцевальные мелодии, а потом церковные гимны. На одном конце площади, на небольшом возвышении разместился приглашенный в город «охотник за ведьмами» со своей свитой, на противоположном — городские старейшины, вождь. Группа молодых людей наблюдала за порядком.
И вот началась собственно церемония. Из толпы был выволочен первый обвиняемый. Его поставили на открытом месте, под палящим солнцем. Один из прислужников «спасителя» громко, так, чтобы все слышали, зачитал обвинение: фамилии нескольких человек, скончавшихся недавно якобы в результате губительных происков разоблачаемого.
Правда, тот утверждал, что невиновен, но сам «инквизитор» закричал на него: «Я тебя поймал. Ты и твоя мать погубили много людей».
Угрозы и обвинения перемежались, пока несчастный, окруженный враждебной толпой, не признался, что, действительно, занимался ворожбой.
Когда прозвучало это явно вынужденное признание, толпа словно вздрогнула и молодым парням из охраны с немалым трудом удалось удержать порядок. Приезжий «инквизитор» определил наказание — крупный штраф, после чего «колдуна» увели.
Из толпы выволакивалась следующая жертва.
Проще всего было бы отвернуться в сторону от подобных сцен как от «пережитков» быстро исчезающей эпохи. К тому же в этой невеселой игре в палачей и жертв роли легко менялись: ведь и первые и вторые придерживались одних и тех же убеждений.
Но если все же вглядеться в происходящее?
Крупный знаток верований народов Ганы Г. Дебруннер писал, комментируя подобное же судилище: «Это был способ ослабить напряжение внутри клана. Искались козлы отпущения, а одновременно традиционный правящий класс и вожди пытались упрочить свою власть над народом».
И он был прав.
Конечно, если бы не прочность архаичного сознания, если бы не общепринятость очень древних по времени возникновения представлений, никогда «суды над ведьмами» не стали бы возможными. Но почему использовалась эта возможность и кем? Множество свидетельств подтверждало, что в этой племенной «инквизиции» была особенно заинтересована консервативная, стоящая на страже древних обычаев часть общества. И ее жертвами становились не только беспомощные старики и старухи. Удар наносился по тем, кто осмеливался говорить о переустройстве деревенского мира, восставал против находящихся у власти.
Это важная сторона проблемы, но существовала и другая. Разве не почувствовал проницательный следователь из Ломе Антуан Мате, что в колдовстве — надежды мятежных?
В этой связи несколько фактов привлекали внимание.